Я останусь, если хочешь

Винк Таня

– Тетя Надя, – отвечает Таня. – Ты не дома?

– Я в полиции, на Алчевских, бывшая Артема. Это в центре.

– В полиции? Во номер… А что ты там делаешь?

«Мама, что с тетей Надей?» – звенит голос Даши. Она добрая девочка. Ее сердечко мгновенно отзывается на чужую боль, печаль и радость. Если кого побьют во дворе или садике, Даша садится рядом и по голове гладит или просто молчит. Она и маму жалеет, когда та плачет, а плачет она, когда выпьет. Маленький темноволосый ангелочек шести лет с огромными карими глазами. Пару раз в неделю Даша звонит

в дверь Нади и, прижимая к животу видеокассету, спрашивает, можно ли посмотреть мультики. Конечно, можно. Надя включает видеомагнитофон, девочка забирается в кресло и погружается в мир иллюзий, пока за стенкой ее мама или хозяйством занимается, или спит. Таня давно сдала телевизор и видеомагнитофон в ломбард и так и не выкупила. И вещи покойного мужа куда-то отвезла. Надя об этом знает, потому что видела, как Дашка плакала возле лифта и просила маму не забирать папин свитер, потому что он пахнет папой, а однажды она сообщила дрожащим голоском, с гордостью: «Мама сказала, что больше пить не будет», – запнулась и задумчиво посмотрела в сторону. Наверное, обдумывала, правду мама сказала или нет…

Ужас, как много молодых женщин спивается! Только в Надином подъезде их четыре. Хорошо, что у Нади стойкое отвращение к алкоголю, а то она могла бы стать пятой. Это же очень просто – раз выпила, второй, третий – понравилось, а потом теряешь счет и не можешь остановиться.

– Что делаю? – Из-под опущенных век Надя бросает на лейтенанта короткий взгляд. – Понимаешь, мне мой паспорт нужен – ты можешь его привезти?

– А, надо твою личность подтвердить, – со знанием дела отзывается соседка.

Знание у нее есть. Однажды, еще до рождения Дашеньки, она провела в изоляторе трое суток, якобы за сопротивление органам правопорядка в какой-то забегаловке, а родные отказались ее вызволять.

– Где лежит твоя ксива?

– На верхней полке в шкафу коробка из-под конфет, он на дне коробки. Смотри, не свали ноутбук со второй полки.

– А чего я его свалю? – хмыкает Таня. – Руки у меня вроде растут не из задницы…

Слышатся шаги.

«Мама, ты куда?»

«В квартиру тети Нади».

«Я с тобой».

– Надя, я возьму паспорт и сразу к тебе. – Звяканье ключей, щелчок замка. – Ты там не сильно переживай, я не знаю, за что тебя повязали, но все образуется, поверь. Они захотят телефон забрать, а ты вытащи симку, а то они тебе по международному на пару тысчонок быстренько нащебечут.

Глядя на лейтенанта, скучающего над чистым бланком с жирными буквами «Протокол задержания», Надя продолжает:

– Ты знаешь, где отделение полиции?

– Кажется, это недалеко от метро Пушкинская – надо пройти через бывшее кладбище, потом мимо церкви. Так?

– Так.

– Я возьму такси.

– Не надо, не траться, на меня еще протокол не составили.

– А-а, ну ладно, тогда я на метро приеду. – Скрип двери шкафа.

– Спасибо, Танюша…

– Не за что. Давненько я не общалась с ментами, – говорит Таня таким тоном, будто перед ней аппетитное блюдо, а она оттягивает сладостный момент, когда

наконец набросится на него с ножом и вилкой. – О, нашла твою ксиву. Ну все, жди, через час буду как штык. Как приеду – сразу позвоню.

– Она будет через час. – Надя выключает телефон и осторожно садится на табуретку.

Однажды такая разъехалась под ней и Надя больно ударилась копчиком – с тех пор пластмассовые табуретки не вызывают у нее желания сесть.

Лейтенант берет шариковую ручку:

– Положите телефон на стол.

– Но мне же будут звонить, – устало возражает Надя.

– Положите телефон на стол.

Чтоб ты пропал, страж закона! Чем он тебе мешает, мой телефон? Но она выполняет просьбу и снова возвращается на чертову табуретку.

– Фамилия, имя, отчество, год рождения, место работы.

– Рудько Надежда Александровна, год рождения тысяча девятьсот восемьдесят шестой, двадцать шестое апреля, бухгалтер-экономист компьютерного колледжа. Проживаю по адресу: улица Гвардейцев Широнинцев… Прописана в Великобурлукском районе, село…

Минут пятнадцать уходит на вопросы и ответы.

– Больше вам нечего добавить? – сухо спрашивает Наливайко.

– Нечего.

– Хорошо, – кивает он, – значит, так… Четвертого мая две тысячи семнадцатого года в девятнадцать часов тридцать пять минут гражданка Рудько Н. А. ворвалась в ресторан «Синдбад»…

– Я вошла – врываются бандиты, – возразила Надя.

Он кривится:

– Если хотите сегодня ночевать дома, не перебивайте.

Больше Надя его не перебивает и, удивляясь неожиданно нахлынувшему спокойствию, слушает его хриплый монотонный голос. Вскоре ей кажется, что этот протокол не имеет к ней никакого отношения, и незаметно для себя она оценивает стилистику изложения. Наверное, так ее нервная система защищается от содеянного. От того, что уже нельзя исправить.

– Все верно? – лейтенант вскидывает брови.

– Да, все верно, – хмыкает она и щурится, – написано как-то…

– Как?

– Кондово…

– В преступлениях нет красоты. – Наливайко подвигает бумаги к Наде. – Прочтите.

На первой странице в углу – «Форма 115», почерк кривой, но вполне понятный.

– Как-то все это по-дурацки… – Она переворачивает страницу.

– Убийства зачастую тоже происходят по-дурацки. – Он протягивает ей ручку. – Внизу на каждой: «С моих слов записано верно» – и подпись.

Пока Надя подписывает, Наливайко наваливается грудью на стол.

– Вот я смотрю… – Он улыбается, и девушка видит в нем не лейтенанта полиции, а озорного и любопытного мальчишку. – Вы симпатичная женщина, бухгалтер… Скажите, зачем вы это сделали? – Он следит глазами за ее руками, как кот за движущимся фантиком. – Теперь оплата ущерба, может, суд, срок… Ради чего все это?

Она перестает писать, задумывается.

– Ради чего? – переспрашивает она и через несколько секунд отвечает: – Чтобы стать собой.

Наливайко выпрямляется. Некоторое время он смотрит на нее с удивлением и любопытством, а потом щурится: