Я останусь, если хочешь
Шрифт:
– Надо поехать. – Валерка положил в рот большущую ягоду.
– Надо, – согласилась Надя.
– Чего не ешь?
– Не хочу.
Они оставили пустую миску на ступеньках, пристроенных к облупленному строительному вагончику, забытому строителями коровника эпохи застоя, – как только бабушка уехала в Харьков, Зеленый Змий подлатал вагончик и перешел в него жить, потому что с дочкой не ладил, а занимать чужой дом, хоть и брошенный, не хотел. Надя заходила в его новое жилище, а он стеснялся, сразу начинал что-то прятать, прибирать. Она помогала ему, а потом они пили чай с медом.
Узнав о свекре, Ира поцокала языком и помянула злым словом
– Нечего мне там делать, – рыкнула она, выкручивая над тазом белоснежный пододеяльник, – и тебе нечего, ты им сто лет не нужна была, а теперь попрешься? Какого черта? Дома работы полно!
Надя съежилась, вобрала голову в плечи, отступила на полшага. Не нужна… Когда-то мама сообщила, что она бабушке тоже не нужна. Какое нехорошее слово… Оно застревает, как заноза, в любой голове – детской ли, взрослой, и разъедает душу, оставляя шрамы и незаживающие раны. Никто их не видит и не лечит, а когда замечает, лечить уже поздно…
Суставы рук еще ныли после вчерашней мелкой стирки (одежды мало, вот и приходится стирать каждый вечер), но Ира не остановилась – швырнула пододеяльник в таз с выкрученным бельем и принялась за льняную простыню, тяжелую до умопомрачения. Еще чего не хватало – проведывать – в такт ее движениям стучало в голове. Ее никто не проведывал, когда она лежала на сохранении, а они-то знали, что во всем Сашка виноват, – он загулял, а ей сказали… Как это не сказать девчонке на шестом месяце беременности? Она выслушала, побрела в огород, не видя ничего от слез, застилающих глаза, и села в сугроб, прислонившись спиной к стене сарая. Сколько сидела, она не помнит. Спохватилась, только когда перестала чувствовать ягодицы. Цепляясь за забор, она на негнущихся замерзших ногах добралась до крыльца, ввалилась в дом, сбросила одежду и, растираясь рукавичкой, проклинала себя за то, что забыла о ребеночке, что только о себе думала и в глубине души уже не хотела этого ребеночка. К вечеру поднялась температура, внизу живота ныло, поясницу тянуло, будто из нее жилы вытаскивали. Мама наорала, мол, ладно ты, с тобой все понятно, твоя жизнь пропащая, за козла вышла, но дите страдает, неизвестно какое родится, всю жизнь будешь расхлебывать или выкидыш будет. Повезла в больницу, оттуда – в роддом, в Харьков. Пусть выкидыш, пусть выкидыш, думала Ира, ужасаясь, гнала мысль и снова: пусть выкидыш… Все обошлось, Надя родилась. До школы болела всем, чем только можно, – корью, ветрянкой, воспалением легких два раза, гриппом, а уж про ангины и говорить нечего. У нее гепатит, дистония… Так… все, хватит рефлексировать. Так она до ночи все не перестирает, а надо еще обед приготовить, прополоть морковку, свеклу. Пусть Надька прополет! Скоро Андрюша вернется, они сходят на речку, искупаются. Сердце защемило, кровь бросилась в лицо, и она еще ниже склонилась над тазом…
Странно все в жизни, странно и непонятно. Она не приглашала свекра, он сам пришел на венчание. Зачем? Услышать из уст Андрея: «…Я заключаю с тобой завет быть твоим мужем и беру тебя в жены перед лицом Бога Отца, Сына и Святого Духа, перед Его ангелами и Церковью…»? На ступенях церкви, щедро усыпанных снегом, он подарил ей букет роскошных белых лилий. Чудак…
Она приподняла край таза, и вода вылилась на крыльцо, мыльными ручейками побежав по помосту. В опустевший таз она положила простыню, выпрямилась, подбоченилась, быстрым движением руки убрала с лица прядь волос и прищурилась на пышные, будто ватные, облака поверх крыши сарая:
– Надюша, доча… идите… Пироги возьмите, пусть старик
– Я отвезу Надю на велосипеде, – кротко предложил Валера.
– А я что, разрешила велосипед брать? – Ирина сдвинула брови.
Валера опустил глаза.
– Ладно, берите, но смотри не сломай. Пирогов возьмите десять, а то нам не останется. Тех, что со сливами, – пробурчала Ирина. – Надо же… такая напасть… Ох, жизнь… Привет передай…
Махнула рукой и пошла с тазом в огород, там на веревках уже трепыхалось сверкающее белизной постельное белье.
…Каждое утро она разбирала постели до матрацев, вытряхивала во дворе, выбивала одеяла и подушки. Она не хотела этого делать, но что-то заставляло ее. Когда Ира пошла в школу, мама сказала, что теперь она сама должна следить за своей кроватью. Должна так должна, Ира все вытряхнула, застелила. Пришла мама, подняла покрывало и все бросила на пол.
– На простыне не должно быть ни одной складочки, – шипела мама, глядя испуганной Ире в глаза. – Одеяло должно быть сложено точно вдвое. Ты меня поняла? Подушку надо взбивать вот так…
И она принялась взбивать подушку, время от времени прощупывая ее, кривясь и снова взбивая. Подросшей Надюшке Ира всего-то и сказала:
– Утром застилай покрывалом.
Дочка застилала так, чтоб ни бугорочка, ни складочки…
Надя переплела косу, надела чистый сарафан, взяла десять пирожков, прошлогоднюю смородину, и они с Валеркой поехали. Перед деревней, метров за сто, Валерка остановился, опустил одну ногу на землю, осмотрелся, прижав ладонь козырьком ко лбу, и сказал, что не останется, мол, его не рады будут видеть.
– А почему? – спросила Надя, соскакивая на землю.
– Потому, что мой отец вроде как вместо их сына, – он кивнул в сторону деревни, начинающейся за густым высоким кустарником.
– Вместо их сына? – переспросила Надя, потирая занемевшие бедра.
– Ну да, вместо твоего отца.
– А… – до Нади дошел смысл его слов, – а я не подумала. Ты тут будешь ждать?
– Да, но, если хочешь, я тебя отвезу…
– Не надо, я сама, я быстро, – сказала она, поправляя бретельки сарафана.
Валерка оживился:
– Вот и хорошо, я тут буду, а если спросят, как добралась, скажи, на попутке. – Он прислонил велосипед к дереву.
– Скажу. – Она проверила, не расплелась ли коса.
Валерка прищурился:
– Оставайся сколько хочешь. – Он одернул на коленях спортивные штаны и опустился на потемневший пенек. – Если во двор не пустят, не проси, сюда беги. – Положил локти на тощие коленки, и она зашагала к деревне, потом обернулась, помахала рукой, улыбнулась:
– Я быстро.
Быстро не получалось. Идти было трудно – шлепанцы все время увязали в песке. Надя сняла их и оставила под кустом. Вот кладбище, лагерь, только детей в нем нет, везде замки висят. На улице, вдалеке на скамейке у забора, бабки сидят и смотрят в ее сторону, собаки бегают, хвостами машут. Жарко. Проходя мимо лагеря, она почувствовала запах речной воды, повертела головой, но речку за густым кустарником и одноэтажными корпусами не увидела. Дом деда сразу за лагерем. Из белого кирпича. Приближаясь осторожно, как кошка, она смотрела на окна за невысоким забором. На одном, крайнем справа, не было гардины. Значит, в той комнате голо и неуютно. Прижимая руку к колотящемуся сердцу, она подошла к калитке выше ее роста и постучала.