Я побит - начну сначала!

Быков Ролан

08.03.85 г.

Когда мы говорим о детстве, то само это понятие вовсе не включает только нас самих. Мое детство — это и я, и обязательно моя мама, отец, брат и «то» время. Когда мы говорим о детстве сегодняшнем, это тоже все это вместе и «это» время. При всем том, что существует детское сиротство, — это я, время и «нет мамы». Это нераздельная часть целого, она лежит даже в основе божественного триединства: Бог Отец, Бог Сын, Бог Дух Святой, где дух Святой — жизнь нашей души, там, где творится духовная история человечества и путь ее от правды жизни к ее истине.

Говоря об изучении детства как «неповторимого явления», Кон [153] прав, как человек, говорящий, что апрель бывает в апреле. «Неповторимость детства» как явления, наверное, совершенно неодолимая стена, наверно,

совершенно неодолимая схема для традиционной науки, но изучение детства вполне поддается системам: и Твен, и Толстой, Горький или Сэлинджер — вполне зрелые исследовательские системы. Все дело в том, что науки развиваются своими дорогами, им нужны коммуникации вполне современного вида. Изучение же детства — как Якутск, куда железная дорога только проводится. Кон прав, когда говорит, что и социолог, и демограф, и историк, и психолог, и педагог, и т.д. могут многое дать, сложить в конечном итоге интересную информацию. Но совсем уж странно звучит его заявление, что «литературоведы и искусствоведы анализируют образы детства в произведениях литературы и искусства с эстетической, социальной, идеологической точек зрения, но очень редко ставят вопрос об их психологической или исторической достоверности». Это почему? И почему это неодолимо? Если бы кто-то взялся исследовать Лену Бессольцеву, как Белинский — Татьяну Ларину! И даже не в этом дело. Дело в том, что детство изучаемо вовсе не как «не воспроизводимый опыт истории», а как особый, вполне изучаемый феномен природы. Феномен механизма адаптации, рождения и роста всего организма от ногтя на ноге до чувств и души. И не надо так интеллигентно, как Кон, говорить о том, что он «не склонен к эйфории по поводу всесилия "точных методов" (точных наук) в гуманитарных». Можно прямо говорить о бессилии «точных методов» в подходе к человеку, ибо человек — вещь вообще неточная. Тут вообще пока каша. Детство — явление самых разнообразных, взаимосвязанных проблем, феномен детства — явление иного свойства, и его механизм не может быть изучен историком, или психологом, или педиатром, он может быть изучен феноменологом (феноменологом детства) — не знаю, как должна называться эта новая наука. На свете существуют не живущие люди, а выжившие. Детство — феномен выживания человека и душеобразования. Это механизм эволюционизирует, все время вмешает в себя все развитие духовности, его этапы. (Вот отчего оно сегодня под ударом. Я не знаю еще точно ни формулировки, ни границ предполагаемого явления. Пока легче всего сказать: «Детство не успевает адаптироваться».) Система восприятия — одна из основ способности адаптации, механизм театра для себя (выбор роли, «ролевая» судьба), способность вхождения в драматургическую структуру жизни, действенная система, — тот таинственный механизм, который вполне подлежит анализу.

153

Игорь Семенович Кон — писатель, психолог, сексолог. Быков и Кон общались. Выступали в одних передачах, на круглых столах.

Создание человека очень похоже на создание роли (образа вообще, но роли — в первую очередь). Тут интересная аналогия. Метод режиссерского анализа в самом общем виде можно было бы сформулировать как постижение объективного через субъективное. И тут субъективизм — вовсе не стена, отделяющая нас от заблуждения, а, наоборот, — дверь в объективность.

И далее к Кону.

Вовсе не в том дело, как человечество относилось к воспитанию, рождению и т.д. и наоборот, все дело как раз в том, как, несмотря на все это, рос и развивался человек, как он адаптировался, как шло развитие духа. (Это как феномен «надстройки», которая оставляет все как прежде, несмотря на все изменения базиса, т.е. тут интересны изменения в сторону неизменности.) Феномен детства (одна из его особенностей) как раз, так сказать, «надстроечен»: выжить, вырасти, обрести себя, увязаться — весь механизм обращен к этому.

Вот так раз! Оказалось, что дело в сложности интерпретации художественного произведения (о «Детстве» и «Отрочестве» Л. Толстого). Да! Но дело не в сложности! Дело в том, что открыта «зеленая палочка», механизм Карла Иваныча и т.д.

(О неоднозначности восприятия. Ну и что! Тут та же особость взаимоотношений субъективного и объективного, где они сообщающиеся сосуды, а вовсе не разные! Джульетта есть Джульетта для разных восприятий времен и народов при любых и всяких яких! Ети их мать!)

Взрослые создали легенду о детстве, в ней высший

субъективизм взрослого мира, в ней закон памяти, которая не только помнит, но и трансформирует... Эта легенда заставляет взрослых людей заставлять детей играть в кино детей! Изображать возраст, когда он и без того есть. Легенда о детстве всегда помогала детям выжить, хотя «Золотая ветвь» Фрезера — самое серьезное произведение о том, как многие сильные мира сего давно ведали тайну истинности детства.

О нашем «полузнании» Кон говорит хорошо, но почему не трагично?

А самое отвратительное то, что мы никак не хотим понять, что «дать команду траектории детства» — это на деле дать команду собственной траектории. Ибо надо раз и навсегда ответить на вопрос: как соотносится любая существующая система воспитания с реально действующей стихией жизненных законов... Общих — они общие! Дети, адаптируясь, оперируют как раз к заданной траектории будущего — она диктуется нашим настоящим.

(Надо найти книги по «этнографии детства».)

То, что нам не нравятся наши дети, — факт, имеющий гораздо более страшное значение. В этом признание того, как мы на самих себя уже просто махнули рукой как на честных, порядочных людей! Мы же понимаем, что то, что нам хотелось бы видеть в наших детях, для нас самих давно невозможно. (Да и возможно ли вообще — мы в глубине души не знаем!) «Но дети (ах!) даже хуже нас!» — так нам кажется. То, что сжирают любого нестандартного, травят — это привычка, а на «Чучело» все вздрогнули. Но одно дело — мы и наши интересы (конкретные!), а другое дело - наши «принципы», которые мы считаем своими принципами, но которых у нас на самом деле нет.

Пример Кона об исследовании родителей англо-американцев, французов и пр. «на голоса детей» — вовсе не исследование. Это исследование родителей (одна сила), но тут не исследовались дети (сила ответная), так что оценка воспитательному эффекту дана быть не могла.

Воспитывает закон, существующий в семье, если он существует, или его отсутствие, или его динамика. А закон — это вначале «закон» матери, потом отношений отца и матери и т.д., причем взаимоотношения могут быть ужасны, а закон высокий, и наоборот. Разница между характерами детей в современных семьях часто зависит от динамики законов семьи. Ранее существовавшие большие семьи с фамильными характерами объяснялись стабильными законами семьи со всей дифференциацией изменения отношений родителей и взаимоотношений в семье (расстановка сил).

Совершенно разные характеры у близнецов — тоже интересное явление, которое вовсе не противоречит всему ранее изложенному. Ибо закон рождает драматургию, драматургия — направление решения драматургической функции роли, природные данные + прочая бесконечность — саму роль.

Закон взаимосвязей семьи, построенной на любой власти (хозяина, хозяйства и пр.), — закон старой семьи. Человечество поражено трагедией надменного мира, отказавшегося от власти и потерявшего все, ибо другие взаимосвязи еще не рождены. Одиночество человека — это сегодня одиночество собаки, лишившейся хозяина. Человек не собака, он обретает новый закон взаимосвязей, но когда это будет? Пока нам осталась любовь. Но это особая проблема...

Во всем этом все усилия я бы потратил на изучение феномена детства, способности его адаптации, его изменчивости в сторону стабильности прохождения этапов роста, и тут самое важное — проследить, как дети проходят этапы нашей духовности, чтобы не стать инопланетянами. А то, что они отличаются от нас, так это мы так изменили жизнь (нравится нам это или не нравится).

Я очень помню лес своего детства. Лес на Украине, где-то под Киевом. Я не встречал, долго не встречал этого леса, а не встречал оттого, что его больше нет! Больше нет этих папоротников, больше нет этих лиц, которые мы видим в хронике, скажем, о челюскинцах, нет лиц времен войны и конца войны — их нет! Отчего же нашим детям не измениться, не адаптироваться?

Я искал Бессольцеву, искал наивную и слабую, а открыл волевую и постигающую драму идеала — вот она, стойкость адаптации, инстинкт сохранения идеала в развитии духовности, вот оно, изменение в сторону неизменности, вот она, адаптация.

Кроме великой литературы о детстве М. Твена, Л. Толстого, М. Горького, Сэлинджера, огромный материал для исследования душеобразования — это вообще профессия актера (познанная изнутри или извне — неважно, не такая уж она нынче непознаваемая: тут тот же закон драматургии и ролеобразования). Но самый богатый материал — это создание образов актерами-детьми, но (!!!) только там, где дети играют людей, где возраст — лишь одно из обстоятельств драматургии.