«Я почему-то должен рассказать о том...»: Избранное

Гершельман Карл Карлович

«Итак, мы живем, господа…» [100]

Итак, мы живем, господа. Момент исключительно редкий. Взгляните: окошко звезда, Ночные, притихшие ветки. Был Рюрик. Был царь Соломон. Людовики были в Версале. А мы, погруженные в сон, Бессовестно все прозевали. На миг из-под заспанных век Взглянули вокруг изумленно, И вновь забываем навек, И Рюрика, и Соломона. Живем мы на свете года, Увы, навсегда умираем. Цените же: ветки, звезда, Огни над далеким трамваем.

100

«Итак, мы живем, господа…»Печатается по тексту публикации: RLJ. 1982. С. 214. В сохранившемся в архиве К. К. Гершельмана

машинописном тексте есть несколько мелких разночтений с публикуемым вариантом.

К. К. Гершельман считал это стихотворение одним из лучших в своем поэтическом наследии. Касаясь подборки своих стихов в готовившейся к печати антологии русской зарубежной поэзии. К. К. Гершельман в уже упоминавшемся выше письме к Ю. П. Иваску от 15 октября 1951 г. отметил: «Первым мне хотелось бы поместить "Итак, мы живем. господа, момент исключительно…”». Однако Иваск не принял во внимание рекомендации Гершельмана и не включил это стихотворение в антологию «На Западе».

«В далекой вечности, когда я стану Богом…» [101]

В далекой вечности, когда я стану Богом И наконец сполна вселенную создам, Я вспомню налегке, как по земным дорогам Я брел беспомощно, растерян и упрям. И я пойму тогда, сквозь ласковую жалость, Зачем такой смешной, в штанах и пиджаке Стоял я у окна. И солнце расползалось По лужам мартовским и по моей руке…

101

«В далекой вечности, когда я стану Богом…»Печатается по публикации: На Западе. С. 277.

«Верёвка через двор. Рубашки, полотенца…» [102]

Веревка через двор. Рубашки, полотенца. И ряд кальсон. С открытой непредвзятостью младенца Гляжу — и поражен. Мильоны лет творится мирозданье, Вот результат — Веревка, двор и четкое сознанье — Подштанники висят. Не знаю, мало это или много, Но это — всё. …В бездонном мире строго и убого Колышется белье….

102

«Веревка через двор. Рубашки, полотенца…»Печатается по публикации: RLJ. 1982. С. 221–222.

«В детстве — лампа. И, коленями на стуле…» [103]

В детстве — лампа. И, коленями на стуле, За Майн Ридом в детской над столом. Львы, охота. Реют стрелы, свищут пули. «Вырасту — и я сражусь со львом». Вот и вырос. Вот: обед, жена, контора, Седина усталой головы. Вот и вырос. Снег, и сосны, и заборы. Где же подвиги? И где же львы?

103

«В детстве — лампа. И, коленями на стуле…»Печатается по публикации: RLJ. 1982. С. 215.

«За что мне радость такая?..» [104]

За что мне радость такая? И утро, и грусть, и дыханье, И ветки в саду колыханье, И воздух, дрожа и сияя, Плывет, меня омывая… За что мне радость такая?

«Умру до конца, без остатка…» [105]

Умру до конца, без остатка, А все-таки это было: Был стол, карандаш, тетрадка И вот — папироса дымила.

104

«За что мне радость такая…»Печатается по публикации: RLJ. 1982. С. 213.

105

«Умру до конца, без остатка…»Печатается по публикации: RLJ. 1982. С. 213.

«Каждый день: проснулся — и обои…» [106]

Каждый день: проснулся — и обои. Отчего нельзя, хотя бы раз, Пробудиться в настоящее, большое, Что откуда-то тревожит нас?

«Мы спим. Мы спим. И страшные мы видим сны…» [107]

Мы спим. Мы спим. И страшные мы видим сны. Нам снятся неба черные провалы, Нам снятся звезды, одиноко и устало Дымящие с отвесной крутизны. Нам снятся мутные ночные океаны. Над ними города из камня и стекла, Ночных витрин молочные экраны, Ночных асфальтов зеркала. Нам снится смерть. Серебряные лица, Неописуемые лица мертвецов, Попоны черные, и перья колесницы, И дым

кадил, и гул колоколов. Шагнем назад — усмешка пустоты. Шагнем вперед — покойника белесые черты… О, пробудиться, пробудиться!

106

«Каждый день: проснулся — и обои…»Печатается по публикации: RLJ. 1982. С. 213.

107

«Мы спим. Мы спим. И страшные мы видим сны…»Печатается по публикации: RLJ. 1982. С. 215. В хранящемся в архиве К. К. Гершельмана машинописном тексте стихотворения первая строка звучит иначе:

Мы спим, мы спим. И странные мы видим сны.

«Умерла и лежала в гробу…» [108]

Умерла и лежала в гробу И кусала свою губу. И шептала из смертного сна: «Я больна, я совсем больна. Эта тяжесть — ни сесть, ни встать. Эта слабость — век не поднять. Деревянная эта рука. Эта странная в сердце тоска. Я чего-то боюсь, мой друг. Отчего так темно вокруг? Отчего этот страх в груди? Разбуди меня, разбуди! Я больна, я во сне, в бреду, Я от страха с ума сойду!» Чуть потрескивала свеча. Чуть поблескивала парча. Я сидел у холодных ног. Я ничем ей помочь не мог.

108

«Умерла и лежала в гробу…»Печатается по тексту первопубликации: Грани. 1953. № 20. С. 59.

«Мне кто-то подарил окно в весенний сад…» [109]

Мне кто-то подарил окно в весенний сад И складки легкие оконной занавески, И сквозь окно в саду отвесных сосен ряд, Их бурые стволы в косом закатном блеске. Взволнованно слежу, как медленный закат Беззвучно клонится, огромен, чист и ярок. О, неужели Бог когда-нибудь назад Свой удивительный потребует подарок.

109

«Мне кто-то подарил окно в вечерний сад…»Печатается по тексту первопубликации: Новый журнал. 1952. Кн. XXXI. С. 315. Позднейшая публикация: «Вернуться в Россию — стихами…». С. 154. В SLL другая редакция стихотворения (она совпадает с текстом, сохранившимся в архиве К. К. Гершельмана):

Мне кто-то подарил окно в июльский сад. И вечер, и зари прохладные потоки. Мне кто-то подарил, неслыханно богат, Весь этот мир, невиданно широкий. Взволнованно смотрю, как медленный закат Беззвучно клонится, спокоен и неярок. О, неужели Бог когда-нибудь назад Потребует чудесный свой подарок? Дарить, и отбирать, и требовать назад — Ведь это даже, согласитесь, некрасиво… И звезды ранние внимательно глядят. Серьезно и немного боязливо.

«И Бог открыл мои глаза…» [110]

И Бог открыл мои глаза, И я увидел мир: Сияющие небеса, Сияющую ширь. Струилась светлая река, Сияла широка. Сияло солнце свысока, Сияли облака. И мир сиял, и мир светлел, Высок и горделив. И я смотрел, смотрел, смотрел, Дыханье затаив.

110

«И Бог открыл мои глаза…»Печатается по тексту публикации: RLJ. 1982. С. 213–214.

«Еле заметный, в глаза заглянул…» [111]

Еле заметный, в глаза заглянул, Встал на пути. Легкую дверь для меня распахнул, Дал мне войти. В руки мои, наклонясь, положил Ночь и луну, Рой золотых и бессмертных светил И тишину. Легкой походкой прошел, уходя, Неуловим. Чуть поманил, чтобы следовал я Дальше за ним.

111

«Еле заметный, в глаза заглянул…»Печатается по тексту публикации: RLJ. 1982. С. 213. В хранящемся в архиве К. К. Гершельмана машинописном тексте стихотворения последняя строфа звучит так:

Легкой походкой прошел в глубине. Неуловим. Дал, улыбаясь, последовать мне Дальше за ним.