Я потрогал её
Шрифт:
– Ты только не пугайся, когда приедешь.
«Приедешь»?! Из меня словно выдернули старую занозу. Гной полился. Становилось легче.
– Куда? Сейчас? И правда, поздно. Завтра могу? А во сколько? Что-нибудь купить? А повтори еще раз адрес…
Я вбил улицу и номер дома в телефон.
Мы поговорили пару минут, потом попрощались.
Я ругал себя за несказанные мной слова, но представлял, как скажу их на следующий день, глядя Каролине в глаза.
Я думал, что этот разговор меня успокоит, в действительности, он взволновал меня еще больше. Чтобы как-то побороть волнение, я представлял, как произойдет наша с Каролиной встреча. Откроются двери, она непричесанная, взглянет на растерянного, а потому слегка романтичного, меня. Негромко,
Той ночью я почти не спал.
Скрипели от мороза стекла, скрипели зубы, скрипели ножки кровати.
Первым же утренним рейсом, облучая счастливой улыбкой каждую встречную рожу, я отправился по данному Каролиной адресу. Дорога выдалась долгой, как всегда и бывает перед желанной встречей. Мне потребовалось несколько световых лет, проведенных в общественном транспорте, чтобы добраться до координат нужной мне вселенной.
И вот, я оказался перед огромным кованым забором. По другую его сторону молчаливо и угрюмо врастало в землю двухэтажное кирпичное здание. Рядом с въездными воротами находилась будка охранника. Я подошел к нему и поинтересовался – не ошибся ли я адресом.
– Да, все верно, вы правильно пришли.
– А что это за место? – спросил я.
– Место? – словно не понимая, что я от него хочу услышать, переспросил охранник.
– Ну да. Что за здание?
– Ну как же, – охранник повернул голову по направлению к зданию, а потом выстрелил никуда не целясь, – это, молодой человек, хоспис.
И в цель попал.
Х-О-С-П-И-С.
0000
Ноги наливаются свинцом. Каждый шаг глухим ударом отдается в голове. Путая мысли, мешая догадки.
Обратно не развернуться.
Только продолжать спускаться по невидимой лестнице в глубокий подвал, который минутой ранее залили бетоном. Все глубже и глубже в неизвестное.
И когда в глазах уже совсем темно, а веки начинают слипаться, яркий свет пробивается сквозь них, и удары перестают быть глухими, теперь в голове только скрежет люминесцентной лампы.
Становится тепло. То ли от температуры в помещении, то ли от запекающейся крови, что пролилась из раны, оставленной безоружным до зубов охранником.
Я осматриваюсь кругом.
Ресепшен, пара мягких диванов, картины на светлых стенах, живые цветы – поначалу кажется, что зашел в недорогой отель, но женщина за стойкой в белом халате рушит все иллюзии.
Медсестра заполняла какие-то бумаги и, казалось, совсем меня не замечала. Я подошел к стойке.
– Простите…
Не слышит или делает вид, что не слышит, а может я забыл прервать ее вслух.
– Простите, – обратился я уже громче, – я ищу девушку…
– Молодой человек, – женщина бросила на меня полный презрения взгляд, таким взглядом смотрят на подростка, что в общественном месте слушает музыку через портативную колонку, – вы не видите, что я занята? Пару минут подождите. На диван можете сесть.
Я молча повиновался.
Упал на диван и уставился в крест, что образовывала плитка на полу.
О чем думает улитка? Куда блядь ползет? Даже муравей в курсах смысла существования. Папоротники в Антарктиде растут только ради жизни! Человек самое разумное существо! Разум – это проклятие. Я хочу быть бесполезной улиткой, пока какая-нибудь птица не сожрет меня. Я хочу стать ничтожным папоротником, пока подошва геолога не закончит мой век. Я хочу въебывать как муравей, пока не явится подросток с бензином. Вместо этого я втыкаю в плитку на полу, пытаясь отвлечься от реальности, что обернулась кошмаром. Ебаная плитка. Ебаные квадраты,
Я сходил с ума.
Отдышись. Успокойся. Потерпи. Может это все понарошку? И все же
Я все понимал. Понимал куда пришел. Все мои болезненные догадки-термиты собрались вместе и прожрали кору мозга. только готов я не был ни к чему. Всеж, сука, было так ванильно, беспечно, хотелось сквозь смех кричать «Заебиииись!», чтобы даже люди, те, что давно позабыли это чувство, шарахались. А теперь и я позабыл это чувство…
Мне тогда уже ничего не хотелось. Лишь смотреть на крест из плиток, погружаясь в оковы своего сознания, переставать понимать, где находишься, исчезать для реальности, но
– Молодой человек, подойдите.
кто-то обязательно выцепит тебя, чтобы встряхнуть и заставить очутиться снова в том месте, где ты есть.
Я вновь повиновался. Невидимые иглы влезали мне под ногти, пропуская через сосуды нити, вылезали из под лопаток, оплетая мои внутренности. Тяните кто хотите, куда хотите.
Медсестра спросила кто я, к кому я, попросила паспорт и выполнила прочие формальности. Сказала
– Следуйте за мной.
и потянула за нити.
Пока мы шли по длинному коридору, а затем по лестнице, медсестра говорила, что «пациентка» очень плохо себя чувствует, что ей нужен покой, так как отделение у них паллиативное, то есть они помогают пациенту «спокойно закончить земной путь перед тем, как начать путь небесный». Я молчал и мысленно молил ее заткнуться.
Мы пришли. Медсестра постучалась и открыла дверь.
– Каролина, доброе утро. Не спишь? К тебе гости.
Повернулась ко мне.
– Ну что, молодой человек, узнаете?
Нет, я не узнал. В центре помещения, достаточно уютного и, больше похожего на обычную комнату, чем на больничную палату, стояла кровать. Свет, падавший из окна на подушку и одеяло, казалось, был тяжелее того, что на этой кровати лежало. Мешковатая футболка, кости обтянутые кожей, яркая бирюзовая шапочка, из-под которой не торчали волосы – явно недостаточно для полноценного человека. Наши взгляды встретились.
Мои глаза задрожали, мне захотелось убежать, но влага заслонила обзор.
Я сделал вперед неуверенный шаг. Дверь за моей спиной со скрипом закрылась.
Свет твоей души мне прольется золотым дождем.
36,5 градусов спермы.
36,6 градусов яичников. Столько же девять месяцев в утробе.
От 36,3 до 40 и выше в течение нескольких лет.
От 36,6 и ниже каждые полтора-два часа на один градус, до комнатной температуры.
До 1092 градусов по Цельсию в течение нескольких минут.