Я познаю мир. Горы

Супруненко Юрий Павлович

Для художника Леонардо да Винчи вода предстает в образе «возницы природы», изменяющем лик Земли. Впрочем, он не из тех, кто довольствуется образами или догадками. Он хочет докопаться до первопричин. И для своих опытов и наблюдений он проектирует приборы для измерения скорости ветра, влажности воздуха.

До чего же вездесуща эта вода. Мысли о ней повторяются в разных ипостасях, не дают покоя. Коль уж загадка загадана, надо же как–то ее разгадывать. «Вода поднимется на горы...» Ее можно сравнить с кровью, которая поддерживает жизнь в этой горе. «О жилах воды на вершинах гор... Если бы тело Земли не имело сходства с человеком, невозможно

было бы, чтобы вода моря, будучи гораздо ниже гор, чтобы могла она по природе своей подняться до вершины горы. ...Надобно думать, что та же причина, которая удерживает кровь в верхней части человеческой головы, держит воду на вершинах гор».

Приходит еще одно сравнение. Если мокрую ткань держать у огня, влага устремляется к огню, ткань высыхает... Не так ли и «солнце увлекает влагу ввысь?». Над загадкой источников воды в горах ломали голову еще древние греки. Самому Аристотелю они не давали покоя. Но винчианец не из тех, кто довольствуется поклонением авторитетам. Он сам хочет дознаться, как это «возница природы» – вода «вырывается на самые высокие горные вершины и там, подгоняемая пневмой («духом») и вытесняемая тяжестью земли, извергается, словно из фонтана».

Пусть не все, записанное Леонардо, будет приемлемо для потомков: знания не застаиваются, они как сама вечнодвижущаяся вода. Но среди высказанных им мыслей идея круговорота воды в природе будет признана самими строгими историками науки.

А найденные на склонах древние окаменелые ракушки? Они уж ведут не просто к реке, а к целому морю над горами. И в беспокойном воображении встает величественная картина, когда вершины Апеннин стояли в этом море в виде островков, окруженных соленой водой. Чем глубже познаешь природу, тем больше она преподносит сюрпризов.

Из семи тысяч страниц

Но даже усталому, убеленному сединами старику, с лицом, изборожденным морщинами (они ли не свидетельство не только возраста, но и горечи неисполненных надежд), верилось, что наступят для людей и другие, лучшие времена. Тогда, возможно, понадобятся для них его проекты разукрупнения городов, дабы избегнуть чрезмерной скученности, гидротехнических каналов, парашютов и летательных аппаратов...

О, эти аппараты! Он предполагал с их помощью брать снег с высоких вершин и разбрасывать его над городом для спасения от жары летом. Над этой возможностью человека парить в воздухе над землей, как птица (а то и взмахивать созданными крыльями!), он долго размышлял в своих записках и чертежах. «С горы, от большой птицы, получившей имя, начнет полет знаменитая птица, которая наполнит мир великой о себе молвой...» Так начинал он свой трактат «О летании и движении тел в воздухе»... Исследователи его записок сразу не могли понять толкование этих строчек. Потом нашлись: он предполагал сделать первый полет на своем летательном аппарате с «исполинского Лебедя» – так называлась обнаженная высота около Фьезоле. Знакомая с детства гора, расположенная рядом с его родным Винчи.

Леонардо да Винчи (по его наброску)

Это было и одно из первых предложений практического использования гор без нанесения им вреда. Их судьба волновала его так же, как и участь самих людей. В «Атлантическом кодексе» он писал о «жестокости человека», о том, что леса уничтожаются, горы разрушаются, чтобы извлекать порожденные в них металлы. Такое предостережение, как сказали бы сейчас, «об охране

природы», оказывается, было нелишним и дальновидным.

Его влекла необозримость мира.

Тайна осталась нераскрытой

Те, кто поднимался на Мауна–Кеа, говорили о самом прекрасном виде и удивительном чувстве, пережитом на вершине и на горных склонах среди южных морей. И при этом редко кто не вспоминал слов, сказанных по этому поводу Дэвидом Дугласом: «Один день, проведенный среди вулканов, стоит года жизни».

Дуглас – английский ботаник, известный своим открытием одного из видов пихты, которая была названа его именем, знаток обстоятельно описанных им папоротников. К его имени имеет отношение и пресловуто знаменитое калифорнийское золото. Говорят, что он первый обнаружил его в корнях ели – послал с гор Аляски в Лондон даже образцы этого дерева с крупинками желтого металла. И через пару десятков лет, когда разразилась в Калифорнии «золотая лихорадка», ученые вспомнили об этом необычном открытии. К тому времени Дугласа уже не было в живых. Он остался на Гавайях.

На северной окраине Океании среди беспредельной водной пустыни раскинулся этот один из крупнейших архипелагов. Они в числе тех без малого 7000 островов, которые рассеяны то маковками, то более крупными горошинами в просторах безбрежного не столь Тихого, сколь Великого океана. Гавайи входят в «многоостровье», как переводится с древнегреческого Полинезия, и приметны на тихоокеанских мореходных путях по многим причинам.

Дугласа как ботаника в большой степени интересовала, конечно, прежде всего пышная растительность.

Может, эти зеленые соблазнители и увлекли Дугласа в необычное путешествие не только по горизонтали, но и по вертикали. А Гавайи – один из самых больших островов архипелага – в этом отношении представляли и вовсе примечательную картину. Его образовали слившимися подножиями пять вулканов – Мауна–Лоа, Хуалали, Кохала, Килауэа, – и первый в этом ряду Мауна–Кеа. Ко времени прибытия Дугласа на остров уже было известно, что гора эта высочайшая в бассейне Тихого океана, как и сам остров – самое мощное вулканическое сооружение в мире.

Здесь нельзя остаться равнодушным...

Нет, не мог Дуглас даже при всей своей сдержанности и хладнокровии англосакса подавить в себе повышенную любознательность. Не мог не присмотреться к этой вершине. Среди заносчивых своих земляков, наводнивших острова Полинезии в качестве сановников и коммерсантов, этих снобов, Дэвид выглядел, очевидно, белой вороной. Иначе как расценить, что он вместо того, чтобы пополнить на этих островах свой капитал, полез на эту дьявольски неприглядную гору. Даже в Европе мало еще было тех чудаков, что поднимались на такие высоты в близких альпийских краях. Стоило ли плыть 30.000 миль, чтобы свернуть себе шею на обрывистых скалах этих огнедышащих страшилищ.

Не зря же даже отчаянные полинезийцы не решались совать нос в подоблачный ад.

И трудно было сказать, кому больше хотел Дуглас доказать неправоту: своим расчетливым соотечественникам или этим наивным суеверным гавайцам.

...В январе 1834 года, находясь на Гавайях не только как ботаник, но и как альпинист, Д. Дуглас первым совершил восхождение на Мауна–Кеа (4205 м над уровнем моря). И тогда же произнес свои крылатые слова о том, что один день иногда стоит года жизни...