Я познаю мир. Горы
Шрифт:
Пик Дарвина на Южноамериканском континенте лишний раз напоминает об интереснейших его горовосхождениях. По–современному ему бы за них присвоили звание и заслуженного мастера спорта, и почетного альпиниста. Но еще более значительны восхождения и подъемы великого натуралиста на высочайшие вершины науки. Его открытия, многотомные труды, исследования в геологии, зоологии, «тайны из тайн» – происхождении видов общеизвестны. Между прочим, полемика его с адмиралом Фицроем продолжалась и по возвращении в Лондон. Дарвин отдавал должное уму, энергии, организаторскому таланту адмирала. Да и научным его изысканиям: им были написаны известные работы по гидрографии и метеорологии. По возвращении он был членом парламента, генерал–губернатором, возглавлял метеорологическую службу.
Но
Дарвин ответил: «Жаль, что он не предложил своей теории, по которой мастодонт и прочие вымерли по той причине, что дверь в ковчеге Ноя была сделана слишком узкой».
В прямой связи с этими убеждениями и трагическая развязка в жизни адмирала. Удрученный неудачами рабовладельцев в Гражданской войне в Америке, он покончил жизнь самоубийством.
Дарвин на много лет пережил своего оппонента.
Так правоту определяет сурово неодолимое время.
Горный патриотизм
В 1890 году восхождение на Маттерхорн совершил русский путешественник, служащий министерства иностранных дел Н. В. Поггенполь. Решился он на это после того, как на его счету оказалось уже около сорока одоленных альпийских и пиренейских вершин. Подъем на грозную пирамиду был несравним с прежними восхождениями: в течение нескольких часов ему и двум проводникам пришлось вырубать ледорубами ступени в ледовом гребне, соблюдать величайшую осторожность на скользких склонах и обрывах. О своем ощущении на вершине он писал: «Здесь я почувствовал какое–то нравственное сотрясение. Весь горный мир лежал у моих ног под безоблачным сводом неба, полный дикого величия и подавляющий страшной красотой... Одно чувство доминирует над всеми впечатлениями, даваемыми торжественно грозным Маттерхорном, – это сознание одержанной победы».
Эмоциональная восторженность вроде и не в характере двадцатипятилетнего немало повидавшего дипломата. Но он был еще и искусным рисовальщиком. А кроме того патриотом своих отечественных гор. Несколько лет спустя, исходив многие горные тропы Кавказа, осмотрев знаменитую Безенгийскую стену, посетив Мижиргийский цирк, он делился впечатлением, новым «потрясением», воскресив воспоминания: «Целая плеяда великанов ослепительно блестит, подобно миллиардам бриллиантов в холодной высоте эфира. Глубоко пораженный, в немом восхищении озирался я кругом! Гриндельнвальд, Цермат, Шаму ни – пустые призраки, слабые копии, детски наивные копии горной природы. Настоящее величие, поглощающее человека до глубочайших фибр души, – вот она, в этом непередаваемом амфитеатре. Ничего подобного не случалось мне видеть до сих пор! Возьмите два Монблана, две Монте–Розы, Маттерхорн и Финстераархорн, прибавьте к ним группу Юнгфрау и Менха... увеличьте среднюю высоту этих гигантов на 1000 футов, и вы получите нечто подобное тому, чем я любовался в тот день».
Ну и можно себе представить, какую гамму чувств пережил дипломат–художник, увидев на Кавказе «одну из самых фантастических громад», олицетворение ужаса стихийного произвола природы – величаво–угрюмую Ужбу. Для передачи «потрясения» вспомнился все тот же незабываемый альпийский пик: «Если соединить Маттерхорн и Чимонеделла–Пала и представить их спаянными у оснований, предварительно увеличив их высоту, то тот, кто знаком с этими горными страшилищами, получит представление об Ужбе».
Ни полученные в горах травмы, ни возраст не помешали новым восхождениям русского дипломата–альпиниста на Памире, в Италии, Египте. А его статьи и очерки помогли обратить внимание русских людей на свои примечательные высокогорья.
Сохраненная верность
Эта женщина могла проклясть льды и горы. И никто бы ее за это не осудил. И даже с пониманием такого отчаяния отнеслись бы к ее поступку люди. Не она первая, с кем вот так беспричинно
Начиная с 1868 года Ольга Александровна со своим супругом совершили ряд путешествий в таинственно–загадочный Туркестан, как называли в то время Среднюю Азию. Край необъятных исследований и возможностей для ученых. Никто из них не проникал до этого не только в глубь горных областей Тянь–Шаня и Памира, но и в более доступные предгорья Ферганы и Алая. С них и начали свои путешествия муж и жена Федченко, прекрасная пара, неразлучные ни в работе, ни на отдыхе.
Для одержимых наукой, высокими целями экспедиции – не только непрерывные труды и тяготы, но и награды красотой, редкими, неповторимыми впечатлениями, радостью от природы. А если еще случаются и открытия, то разве это не истинное счастье? Именно так случилось у Федченко. В одну из очередных поездок у истоков речки йсфара Алексей Павлович открыл горный снежный пик. И рядом под ним – ледник. Соседство и даже содружество вполне естественное, неразрывное. И различать их даже в названии не хотелось. Федченко окрестил и пик и ледник именем своего товарища Г. Е. Щуровского. Он вполне заслуживал такой высокой чести, будучи президентом Общества любителей естествознания, антропологии и этнографии (ныне это Московское общество испытателей природы), известным геологом, путешественником, профессором Московского университета.
Если бы она тогда была рядом, хотя бы поблизости, этой трагедии не случилось бы. В 1873 году он по пути из Парижа заехал в
Альпы. Ведь всегда всякую возможность использовал для пополнения знаний, для сравнительных наблюдений. На этот раз его интересовал ледник около Монблана «Ледяное море» (Мерде–Глас). Высота не такая уж большая. И места не раз исхоженные. Но Алексей Павлович не был самонадеян – горы всегда остаются горами. И он пошел с двумя местными проводниками. Восходители реально оценили обстановку, и, когда погода начала основательно портиться, они повернули обратно. Но тут случилось непредвиденное: сильный, выносливый русский (в расцвете своих тридцати лет) вдруг почувствовал недомогание. Положение осложнилось настолько, что он не смог передвигаться сам.
Конечно, попадись ему проводники поумнее и подобрее, они бы поступили разумнее, более человечно, как и подобает настоящим горцам. Но эти решили уйти вниз за помощью вдвоем, оставив совсем ослабевшего и больного восходителя без укрытия, среди ночи. До ближайшего приюта оставалась какая–нибудь пара часов ходьбы. С наступлением темноты морозного холода прибавилось. Силы совсем покинули Федченко. Он уже не вернулся из блаженного ледяного забытья. Когда через пять часов подошла подмога, тело его уже было безжизненно.
Ольга Александровна могла бы возненавидеть эти бездушные каменно–ледяные громады, эти обманчивые пушистые снега, забравшие у нее любимого человека, отца подрастающего сына. Но она не прокляла ни Альп в частности, ни гор и ледников вообще. Она даже оставалась верна им. Ведь ими так восхищался, так любовался Алексей Павлович.
Вместе с сыном Борисом Ольга Александровна объездила Урал, Крым, Закавказье. В 1901 году они вместе побывали на Памире – той заветной «крыше» поднебесной, о которой мечтал отец Бориса. После этого путешествия была написана и опубликована совместно с сыном крупная и значительная для науки, для людей работа – «Флора Памира». Федченко стала первой русской женщиной–ботаником, избранной в члены–корреспонденты Академии наук. И сын не отставал от нее. Борис Алексеевич был разносторонним ученым. В Подмосковье изучал растения и насекомых, занимался болотами, но особенно влекли горы. На Тянь–Шане и Памире исследовал льды (на «крыше мира» открыл около 40 ледников).