Я признаюсь во всём
Шрифт:
Нет, я в это не верил, но сказал:
— Да, Маргарет!
— Я часто была несправедлива к тебе, я делала тебе больно, я знаю. Все будет по-другому, Рой, когда ты отсюда выйдешь, я обещаю…
— Да, Маргарет. — Подушка становилась мокрой.
— Все будет по-другому… и ты, Рой, мы же все еще любим друг друга, ведь так! Я люблю тебя, это я знаю. И ты ведь все еще любишь меня, да?
Я кивнул.
— Скажи, что ты меня еще любишь, Рой!
— Я люблю тебя, Маргарет, — сказал я, хотя не любил ее больше. Она лежала на моей руке,
— Мы уедем из этого города, Рой. Здесь у нас не было счастья. Мы поедем домой. Дома все будет хорошо. Возможно, мы никогда больше не вернемся в Европу.
— Возможно.
— Европа не подходит нам, Рой. Все было как в том фильме.
— Да, похоже.
— Но у нас все кончится по-другому, да?
— Да, — сказал я. У меня все уже закончилось, давно. И у нее тоже. Только она не хотела этого признавать.
— Поцелуй меня, — неожиданно сказала она.
Я поцеловал ее, чувствуя хорошо знакомый запах: зубной пасты «Пепсодент», духов «Шанель № 5» и мыла «Палмолив».
— Спасибо тебя, Рой, — сказала она.
— За что?
— За все. За все годы. За каждый день.
— Я тоже благодарен тебе.
Вошла медсестра:
— Вам надо идти, миссис Чендлер.
— Да. — Она поднялась и поправила костюм. Ее глаза покраснели от слез, но она героически улыбнулась и отступила в сторону, чтобы пропустить медсестру, которая принесла мне порошок. При этом она быстро припудрила лицо.
— Пока! — Она еще раз поцеловала меня.
— До свидания! — сказал я и пожал ей руку.
— Когда ты выйдешь из наркоза, я буду сидеть на твоей кровати.
— Мило, — сказал я.
— Спи спокойно.
— Конечно.
— И помни о моем шестом чувстве.
— Я помню, Маргарет.
— Я больше не буду звонить.
— Да, так будет лучше. Я буду спать.
— А я буду молиться за тебя.
— Да.
— Будь здоров, Рой, — прошептала она. Слезы опять покатились у нее из глаз, она поспешила к двери. В дверях она повернулась и улыбнулась мне, лицо ее было мокрым.
— Спокойной ночи, Маргарет, — сказал я.
Она всхлипнула и выбежала из комнаты. Медсестра открыла окно и взбила мне подушку.
— Завтра вечером все уже будет в порядке, — сказала она и успокаивающе улыбнулась.
— Да, спасибо.
— Вам еще что-нибудь надо?
— Нет, спасибо.
— Спите спокойно, мистер Чендлер. Она ушла.
Я выключил свет и лежал в темноте. На потолке шевелились тени от листвы. Лаяла собака. Потом наступила тишина. Я попытался думать о завтрашнем дне, но чувствовал себя очень слабым. Медсестра дала мне сильное снотворное. Постель была мягкая и теплая, веки тяжелели. Может, позвонить Иоланте? Я размышлял. С каждой минутой возможность что-либо соображать таяла, позвонить становилось большой физической проблемой. У меня было чувство, что от слабости я не смогу поднять руку. У меня не было сил. Все стало безразличным.
Когда я почти уснул, зазвонил телефон.
Я вскочил и поискал рукой трубку.
— Меня не хотели с тобой соединять. — Ее голос звучал глухо и как будто издалека. — Но я настояла.
— Да, Иоланта, — медленно сказал я.
— Ты уже спал?
— Мне дали снотворное.
Тишина.
— Ты не позвонил, — сказала она.
— Да.
Опять тишина.
— Ну ничего, — сказала она.
— Иоланта…
Я мог говорить только отдельными словами, я лежал на трубке, мне казалось, я не смог бы ее удержать.
— Да?
— Они будут оперировать меня. Завтра.
— Да.
— Мне жаль, что я не позвонил.
— Ничего страшного.
Долгая тишина.
— Ты еще здесь? — спросила она.
— Да.
— Всего хорошего, Джимми.
— Спасибо.
— Больше мне нечего сказать.
— Я знаю.
В трубке что-то шуршало. Мы молчали.
— Иоланта, у тебя есть дома виски?
— Да.
— Выпей глоток.
— Хорошо, Джимми. — Через мгновение она спросила: — Ты думаешь об этом?
— Да, — сказал я. Я действительно думал об этом.
— О нашем последнем…
— Да, — сказал я.
— И ты мне позвонишь — потом?
— Да.
Опять тишина.
Потом:
— Ты не рассердишься, если я сейчас положу трубку?
— Нет, — сказал я. — Спокойной ночи. Не забудь про виски.
— И думай об этом.
— Да.
Потом она сказала:
— Если… если все будет плохо, Джимми, я убью себя вероналом. А об этом я тоже думаю. Это так мило, что мы оба об этом думаем, да?
— Да, — сказал я, — это мило.
18
День начался для меня в шесть часов утра.
Поесть мне не дали, зато меня посетил парикмахер. Он быстро и уверенно выполнил свою работу. Сначала он состриг мне волосы ножницами, потом стриг электрической машинкой, а после намылил мне голову и побрил ее. Он считал, что должен беседовать со мной, и рассказывал о своих детях.
Их было трое, два мальчика и одна девочка. Мальчики были здоровыми, а девочка все время болела. Он очень волновался за нее. Его звали Кафанке, он был из Берлина, но уехал оттуда из-за бомбежек. В 1945 году он приехал в Мюнхен. Это был очень милый парикмахер. В полседьмого он закончил работу.
— Желаю счастья, мистер Чендлер, — вежливо сказал он, прощаясь. После него пришла доктор Ройтер.
Она прекрасно выглядела, просто вызывающе — хорошо выспавшаяся и ухоженная. Она принесла шприц для инъекций и попросила меня оголить правое бедро. Я снял пижамные брюки. Она вонзила иглу.
— Так, — довольно сказала она.
— Что вы мне вкололи?
— Успокоительное, — сказала она. — Попозже вам сделают еще один укол.
— Зачем?
— Чтобы вы хорошо себя чувствовали, мистер Чендлер. Вот увидите, средство чудесным образом вас успокоит.