Я признаюсь во всём
Шрифт:
5
Я лежал на белой кровати в большой белой комнате. В этой комнате все было белым. Стены, мебель, шторы, двери. И даже человек, который сидел на моей кровати и наблюдал за мной, когда я открыл глаза, был белым. На нем был белый халат, и у него были белые волосы.
Я долго молча смотрел на него. Затем мой взгляд скользнул по помещению к окну. На улице светило солнце. Свет больно ударил мне в глаза, и я отвернулся.
— Головные боли? — спросил человек.
— Да.
— Боль
— Да.
— Гм, — сказал он. Затем улыбнулся. — Мистер Чендлер?
— Да.
— Моя фамилия Ойленглас.
— Очень приятно, — сказал я. Потом я наконец вспомнил, что хотел спросить: — Где я?
— В «Золотом кресте».
— В бо… бл… би… — Я испуганно замолчал. Я хотел сказать «в больнице», но не мог выговорить это слово.
Ойленглас взглянул на меня:
— Простите?
— В бо… бо… бо… — Я потел, в висках у меня шумело, я чуть не плакал: я лежал здесь, бедный лепечущий идиот, который не мог выговорить слово «больница»! Господи, что со мной случилось?!
— Вы не можете выговорить слово? — спросил Ойленглас. Я ненавидел его за этот глупый вопрос.
Я потряс головой.
— Но вы знаете, что вы хотите сказать?
Я кивнул.
— Попытайтесь еще раз!
Я попробовал еще раз. Это было ужасно, у меня на глазах выступили слезы.
— Помогите же мне! — закричал я.
— «В больнице», мистер Чендлер, — спокойно и дружелюбно сказал Ойленглас.
После этого я наконец-то смог выговорить это слово, что было просто физическим наслаждением:
— В больнице!
— Ну вот, — сказал Ойленглас.
— Что это означает?
— Простите?
— Что это такое, что сдерживает меня, что мешает мне выговаривать слова?
— Это пройдет, мистер Чендлер.
— Я хочу знать, что это!
— Это называется литеральная парафазия, — с готовностью сказал он. Он распознал во мне интеллектуала. Интеллектуалам необходимо всегда все разъяснять. Если затем он сочтет, что все понял, он почувствует облегчение. — Ваш мозг сбит с толку. Какой-то мускул в речевом центре раздражен и не может правильно функционировать. Раздражение утихнет. Это все, мистер Чендлер.
— Ага, — сказал я. Я считал, что все понял. Я почувствовал облегчение. Теперь я видел его лицо лучше. Мои глаза, которые сначала были подернуты пеленой, опять функционировали безупречно. Ойленглас носил сильные очки, и у него было узкое загорелое лицо ученого.
— Вы пережили небольшой несчастный случай. Вас привезли сюда, к профессору Вогту. Я его ассистент.
— Вогт? — Я смутно помнил это имя. — Хирург?
— Да.
— Что это значит? — Я приподнялся. — Почему я здесь?
— Для обследования. — Он опять уложил меня на подушку.
— Кто привез меня сюда?
— Ваша жена,
— Так, — сказал я. Потом я немного помолчал, раздумывая. Я пытался вспомнить. Но пока все события были стерты из памяти.
— Сначала вы прибыли на станцию неотложной помощи, — сказал Ойленглас. — Затем известили вашу жену, и она велела перевезти вас в клинику.
— Когда это было?
— Вчера.
Неожиданно я почувствовал, что на меня опять мощной волной накатываются все жизненные бедствия и невзгоды. Я закрыл глаза.
— Какой сегодня день?
— Понедельник.
— А который час?
— Что-то около обеда.
— Этого не может быть! Я точно помню… — начал я, но осекся. Я ничего не помнил.
— Вчера около пяти часов вас доставили на станцию неотложной помощи. Вы были без сознания, мистер Чендлер. И достаточно долго.
— А потом?
— Мы дали вам снотворное, чтобы сделать ваш переезд в клинику приятнее.
Теперь блеснула искра воспоминания.
— Ио… Ио… Ио… — начал я. Опять! Я не мог выговорить ее имя! Господи, думал я, господи!
— Что, простите? — Ойленглас изучающе смотрел на меня.
— Ничего. Где меня нашли?
— В саду дома на Романштрассе, сто двадцать семь, — сказал он. — Я думаю, вы были там по служебным делам.
— Да, — сказал я. — У моей секретарши. Я пишу сценарий. — Я подумал и затем добавил: — Я должен был продиктовать ей две новые сцены.
— Она уже была здесь, — сказал Ойленглас.
— Кто? — спросил я с недоверием.
— Госпожа Иоланта Каспари, — ответил он. — Это же имя вашей секретарши, не так ли?
— Да, — сказал я. — Когда она была здесь?
— Сегодня утром. Цветы от нее. — Он показал на столик около кровати. Там стоял телефон, а около телефона — две цветочные вазы. В одной были красные гладиолусы, в другой — мальвы. Ойленглас показал на мальвы.
— Гладиолусы от вашей жены, — сказал он и опять взглянул на меня. У меня было чувство, что он улыбается.
— Чему вы улыбаетесь? — строго спросил я.
Он, не понимая, посмотрел на меня:
— Прошу прощения, мистер Чендлер?
— Я спросил, почему вы улыбаетесь. Что здесь смешного?
— Вы нервничаете, мистер Чендлер. Я не улыбался.
— Так, — отрезвленно сказал я. Вероятно, он действительно не улыбался. Я нервничал. — Извините меня.
— Конечно, мистер Чендлер. Вы прекрасно говорите по-немецки.
— Мои дед и бабушка были немцами. В нашей семье немецкий был вторым языком.
— Вот как! — Теперь он действительно улыбался. Но это была дружелюбная улыбка врача. — Обе дамы придут еще, — пояснил он. — Ваша жена — сразу же, как только мы сообщим ей о вашем пробуждении, а госпожа Каспари — после обеда.