Я признаюсь во всём
Шрифт:
— Джо, что это значит: я закончил свою работу? — Теперь я уже точно знал, что случилась какая-то неприятность. Он смотрел в пол, избегая встретиться со мной взглядом. Он был порядочным парнем и врал очень неумело. Он не отвечал. — Отвечайте же! Как это я закончил со свою работу, если я должен еще переписать диалоги?
— Но вы же не можете переписать их, если вы больны и лежите в больнице!
— Я пробуду здесь всего три-четыре дня.
— Всего три-четыре дня? — Он пожал плечами. Без сомнения,
— Да, три-четыре дня! И потом я снова в вашем распоряжении! Что это значит? Я могу писать даже здесь, чтобы не терять времени. Мне больше нечего делать! Да, так даже было б лучше всего…
Он покусывал губы. Его сигара догорела, но он этого не замечал. В саду за окном постепенно темнело.
— Джимми, не говорите чепухи! — Он медленно поднимал глаза и наконец с измученной собачьей улыбкой посмотрел мне в лицо. — Как же вы здесь можете писать, здесь, в такой обстановке, в вашем состоянии?..
— Я в полном порядке!
— Разумеется, но все-таки… Вы еще не знаете результата обследования. Господи, конечно, оно покажет, что вы абсолютно здоровы, но пока…
— Джо, — медленно произнес я, — что вы от меня скрываете?
— Ничего, Джимми, ничего. Хотите еще виски?
— Нет.
— А я — да! — Он налил себе полный стакан и залпом его выпил.
— Итак! — сказал я. — Что это значит? Почему я не могу здесь писать диалоги? Кто же тогда их напишет?
— К счастью, Коллинз сейчас в Мюнхене, — произнес он, не глядя в мою сторону. Лицо его стало пунцовым. Бедный малый!
— Ах вот оно что, — сказал я и сел. Коллинз был автором, пользующимся большим спросом в Америке, в настоящее время он гостил в Европе. Мы были знакомы, я им восхищался, а он обо мне ровным счетом ничего не знал. И вот Коллинз должен был писать мои диалоги. В первый раз за этот день я почувствовал, как у меня снова начинают болеть виски.
— Он любезно откликнулся на просьбу внести несколько небольших изменений, когда я ему сказал, в какое затруднительное положение я попал из-за вашего приступа…
— Джо, — выговорил я, — еще по телефону вы мне сказали, что из-за моего приступа вы ни в какое затруднительное положение не попали. Вы старый лжец!
— Я же уже поговорил с Коллинзом, Джимми, — с мольбой в голосе и с несчастным видом проговорил он.
— Я полагаю, — продолжал я, — что вы действительно не попали из-за меня ни в какое затруднительное положение. Напротив. Мое несчастье, должно быть, оказалось для вас даже подарком небес.
— Джимми, не говорите так!
— Это был наилучший способ устранить меня, так?
— Пожалуйста, Джимми, вы знаете, как я вас ценю!
— Вы и ценили меня! С каких пор вы стали мной недовольны?
— Я никогда не
— Не кричите, — сказал я. — Здесь больница. И сядьте! — Он сел. Его толстые руки тряслись. — Ну, давайте говорите, кто меня очернил, кто вам внушил, что моя работа ничего не стоит!
— Ни один человек мне ничего подобного не внушал, Джимми, действительно никто!
— Прекрасно. Тогда слушайте внимательно, что я вам скажу: Коллинз не будет менять мои диалоги!
— Он же это уже делает! — хватая ртом воздух, сказал он плачущим голосом. Значит, он был еще хуже, чем я думал.
— Хорошо, — сказал я, — тогда заберите у него рукопись. Наш с вами контракт еще в силе. Пока я работаю с вами по контракту, вы согласно закону о профсоюзах не можете работать с другим автором. Скажите Коллинзу, что вам жаль. Это моя работа! Я хочу закончить ее! Или увольте меня, если вам так лучше! Тогда вы сможете взять столько авторов, сколько захотите.
Он тяжело дышал и молча смотрел на меня.
— Вы меня поняли?
Он кивнул.
— И то ж?
Он снова встал:
— Джимми…
— Сядьте!
Но он покачал головой и продолжал стоять.
— Джимми, я надеялся, что вы избавите меня от этого. Если вы отказываетесь признать Коллинза, тогда… — Он набрал в грудь воздуха, теперь глаза его действительно были влажными.
— Тогда…
— …тогда я вынужден вас уволить, — тихо произнес он и снова сел.
После этого мы какое-то время молчали.
— Теперь вы можете мне налить еще виски, — наконец сказал я.
Он наполнил стаканы, сделав он это так неуверенно, что немного янтарной жидкости пролилось на мою кровать. Мы выпили.
— Спасибо, — сказал я.
— Вы признаете Коллинза? — спросил он еще тише.
— Нет. Уже из одного самоуважения — нет.
— Тогда, тогда…
— Да, Джо, конечно. Вы рассчитаетесь со мной еще до конца недели.
— Вы злитесь на меня?
— Нет, — сказал я, — я почти влюблен в вас.
— Господи, что за ужасная профессия! В самом деле, Джимми, я ненавижу этот фильм! Я ненавижу его! Вы мне друг, и я должен вам это сказать! Теперь, если у вас будут проблемы… О нет, я должен! Что я мог сделать?
— К примеру, хоть раз иметь свою точку зрения. Не всегда верить последнему человеку, с которым вы разговаривали!
Он покачал головой:
— Ситуация гораздо хуже, мой мальчик! Здесь, в Мюнхене, я ни с кем не разговаривал, ни с кем.
— Тогда откуда появилось ваше решение избавиться от меня?
— Оттуда, — произнес он почти шепотом, — с побережья.
Мы всегда говорили «побережье», когда имели в виду Голливуд.
— А, — сказал я. Он был прав: это действительно было еще хуже.