Я прошу прощения
Шрифт:
– Вода только холодная? – спрашиваю я после пятой тарелки, обмытой в леднике.
– Ага, бойлер барахлит, давай полью из чайника, он закипел…
Клим поворачивается ко мне, и кипяток тут же обжигает мои руки. У меня – шок. Он случайно… Я даже не кричу, просто больно, когда кожа сгорает…
– Скорее, скорее, у Вари ожог…
На его крик сбегаются все гости.
– Бодя, ты врач, что делать? – Климентий обращается к вновь заглянувшему к нам брату.
В секунду мужчина открывает кран на полную и подставляет мои руки под ледяной поток.
– Держи так минут двадцать, сейчас поищу в аптечке в машине фурацилин, сделаю повязку.
Голос спокойный, бархатный. Богдан уходит, за ним –
– Варька, прости, прости, родная, я случайно…
– Смотри, волдыри появляются… А Бодя реально врач, да? – я стараюсь перевести тему, говорят, если о ране не думать, то и боль меньше.
– Нейрохирург. Больно, да?
Климентий переживает. Я – уже нет. Если в доме есть нейрохирург, то с банальным ожогом мы точно справимся.
Богдан вернулся с упаковкой желтеньких таблеток и бинтом. Не произнося ни слова мужчина достает вымытую миску, обдает ее кипятком, кидает туда с десяток таблеток и разводит их холодной водой.
– Ну, Варвара, поцеловать руку вы мне не разрешили, придется перевязывать… Клим, сходи еще за бинтом в машину.
Жених повинуется словам брата. Я улыбаюсь и протягиваю доктору красные, покрытые волдырями обожженные кисти.
– Красивые…
– Странное у вас понятия о красоте, доктор.
Он накладывает мне марлевую повязку и ухмыляется.
– Иногда красота уродливая, как ваши руки сейчас.
– А я недавно слышала, что любовь – уродка.
Он поднимает на меня глубокие карие глаза.
– До свадьбы заживет, Варвара.
В кухню зашел Климентий.
– Я бинт принес.
– Уже не надо, – отвечает Богдан.
Бинт не нужен был и раньше, как вы сами понимаете. Нужен был повод остаться вдвоем.
Отрезок 4
В отличие от супружества, любовный союз не расторгается смертью.
Февраль.
Я была красивой невестой. Красивые невесты всегда одеты в счастье. На меня в тот день хоть мешок надень – все равно бы светилась. Климентий в сером костюме, с букетом нежно-бежевых роз зашел в мою комнату, и я затаила дыхание – неужели все это происходило со мной? Чем я заслужила эти волны из моря абсолютной радости? Один за одной накрывали они меня с головой, и я плыла, не сопротивляясь течению. Все дальнейшие события того дня – тяжело поднимаются из недр памяти.
Мы выходим на улицу – как для февраля действительно очень холодно: мороз колкими льдинками царапает щеки, руки, все, куда может добраться. Клим открывает дверь машины, мы садимся на заднее сиденье. Я – за бритоголовым водителем. Не подумайте, что придаю деталям такую важность, но именно эти подробности сыграют потом ключевое значение в моей персональной летописи. Черный мерседес выезжает на Набережное шоссе, двигатель набирает обороты, машина разгоняется под трек:
I still love you baby
Don't you cry tonight.
Много раз потом я слушала эту песню на повторе, пытаясь воспроизвести в памяти все секунды того рокового дня.
На самом сильном аккорде наш водитель резко бьет по тормозам, мы с Климом пьем шампанское – нам хорошо – и почти не обращаем внимания на внезапную остановку. Нас ничего не интересует в этом мире. Но водитель, пытаясь перекричать солиста группы Guns N' Roses, объясняет свой поступок:
– Розочка с капота слетала, сейчас подниму…
Он переводит коробку передач в позицию «R», на скользкой дороге автомобиль выносит на встречную полосу прямо лоб в лоб встречному грузовику марки DAF.
Я тащила его за штанину по дороге, понимаете? Я тащила труп своего жениха в день свадьбы. Разве можно такое пережить? Как же больно было открыть глаза в палате и в секунду вспомнить, что у меня больше его нет… Правда, осознание приходит через несколько минут после пробуждения, и вот эта игла – реальность – больно, очень больно колет в сознание, просто скручивает и выворачивает все внутренности наизнанку.
В затуманенном мозгу пульсировала только одна мысль – уйти за Климом, уйти к нему. Рядом всегда были люди – чаще всего появлялся Богдан, мой лечащий врач и брат Клима. Мы переживали потерю вместе.
– Варенька, Варенька, я с тобой, держись, девочка, мы справимся…
Я цеплялась за рукав его халата и рыдала навзрыд. Так прошел месяц.
Отрезок 5
Выписка из больницы прошла в спокойном и плановом режиме. Богдан подогнал машину под самые ворота стационара – я все еще немного хромала.
– Стой, где стоишь! – крикнул он с водительского сидения и в секунду выскочил из авто, чтобы поднять меня на руки и усадить в машину.
Еще пару дней назад мы договорились, что после выписки я пару дней поживу у него. Ехать в квартиру, в которой все еще остались вещи Клима, совместные фотографии и главное – воспоминания, не очень хотелось, точнее не моглось. Мои родители были не против: все-таки лучше дочери под присмотром врача побыть, родители Богдана тем более – наше совместное горе очень сблизило всю семью. И ему, и мне нужна была поддержка, хотя имя «Клим» и все, что с ним связано, мы старались не упоминать ни в разговорах, ни даже в мыслях. Болело так сильно, что ночами я просыпалась от собственного крика. Поэтому ночи напролет в больничной палате мы беседовали с Богданом о чем угодно, кроме прошлого. Оказалось, что у нас много общего: страсть к прерафаэлитам и котам вылилась в картину карандашом «котофелия», которую мой лечащий врач нарисовал в перерывах между операциями. Я смеялась, хотя тогда еще ныли срастающиеся ребра и врачи запретили хорошее настроение. Мне было хорошо с Богданом, очень тепло и уютно, иногда только пугала катастрофическая схожесть братьев. И если он брал меня за руку, слезы сами наворачивались на глаза: это не прикосновения Клима, это не он…