Я Распутин
Шрифт:
Можно было все решить силовым путем – кого припугнуть, кого церковникам сдать, кому бока намять, – но это мгновенно бы стало известно и от нас могли отшатнутся только-только приведенные «под руку» ячейки. Вот капитан и спрашивал совета что делать, причем он обоснованно предполагал, что мое появление может правильно подействовать на «местное руководство».
Я и поехал, тем более, что железная дорога до Кинешмы была, всего-то ночь в поезде. Но выспаться мне не удалось – не успел я сесть на свое место в вагоне, как на входе послышался громкий разговор с кондуктором. Затем по коридору простучали дробные шаги, шедший последовательно
– Вот вы где! – радостно сообщил неизвестный мне лобастый интеллигент с общепринятой тут бородкой а ля Чехов.
Но тут же притормозил:
– Прошу простить, Григорий Ефимович, что так бесцеремонно. Приват-доцент московского университета Булгаков, Сергей Николаевич.
Оба-на, вот это зверь на ловца выбежал! Философ, экономист, богослов, в молодости марксист, а потенциально – православный священник и эмигрант, но это мы еще посмотрим. А зверь тем временем эмоционально и возбужденно рассказывал, как услышал про «необыкновенного мужика» от профессора Вернадского, как прочитал программу «Небесной России», как кинулся меня искать и вот только догнал!
– Да вы садитесь, Сергей Николаевич! Чего стоять-то, – расстался я с мечтами спокойно отдохнуть в пустом купе. – Вы как, до Кинешмы поедете?
– Да куда угодно! Вы не представляете, какое чудо эта ваша программа!
Да уж, все чудесатее и чудесатее. Оказывается, Булгаков давно носился с идеей создания «союза христианской политики» и увидел в «небесниках» воплощение своей мечты.
– Это очень хорошо, что вы пытаетесь перехватить экономические и социальные требования у революционных партий! Цель ведь у них верная, только методы поганые, уж я-то знаю, – разливался Сергей Николаевич.
А я слушал и думал, как все удачно складывается. Вот, готовый идеолог движения, причем он подходит на эту роль гораздо больше, чем я. И по образованию (духовной семинарии и юридическому факультету), и по знанию местных условий, да и по складу ума, похоже. Все один к одному, даже совпадение взглядов.
– Нравственный материализм это болезнь! Она погубила римскую цивилизацию, погубит и Европу! Только здесь в России, где так высоки тяга к правде и справедливости, потребность в действенной вере, могло родится такое движение!
Да, зацепила Сергея Николаевича моя писанина. Ну так это и хорошо. Спорили, вернее, соглашались мы полночи, причем Булгаков от широты охвата пришел в еще больший восторг, еле-еле удалось его утихомирить и немного подремать до утра.
Перед приездом удалось даже немного поработать с бумагами. Пока Булгаков сопел в в две дырки, я изучил финансовую документацию московских иоаннитов (почти тридцать тысяч годового доход от пожертвований и сдачи в аренду недвижимости – нехило так), почитал брошюру, что мне вручил в конце нашего разговора Толстой.
С этой брошюрой вышло любопытно. В 1904-м году Толстой отправил статью «Одумайтесь!» своему издателю Черткову. В ней он крыл царя за войну с Японией. Ту самую, которую начали узкоглазые соседи потоплением «Варяга» и «Корейца». Досталось всем, не только Николаю. Дипломаты, журналисты, генералы, короче вся элита была скопом записана в «разжигатели». Разумеется, Толстому за такое предательство национальных интересов прилетело. И слева и справа и сверху и снизу. Большинство русских газет, которые до этого носили графа на руках, были искренне возмущены, а особенно тем фактом, что
А еще графу вменили подрыв основ православия. В статье он прошелся и по практике целования «безобразных икон». Вот прямо так и написал. Англичанам что? Ерунда. А нашим патриотам стало сильно обидно. Граф стал персоной «нон грата» почти во всех салонах обеих столиц.
Не имея возможности опубликовать статью в России, Толстой напечатал ее в виде брошюры. Но и тут ничего не выгорело – большую часть тиража власти арестовали.
Остались вот такие раритеты, как у меня в руках. Я повертел брошюру – засунул ее в Библию, под обложку. Однако крамолу везу… До первого обыска.
Капитан и Дрюня встретили на перроне, расшугали носильщиков и мы сквозь краснокирпичное здание вокзала вышли на площадь. Мы – это я, Стольников, Дрюня и… Булгаков. Несмотря на то, что он сорвался из Москвы без багажа, Сергей Николаевич горел желанием посмотреть на наши «низовые организации». И никакие лекции и прочие обязанности в университете его не остановили – отбил телеграмму об отпуске и двинулся с нами. Ну, как с нами, я попросил его прописать нас в гостиницу, а сам накоротке поговорил с «боевой группой».
Слухи о финансовой самостоятельности кинешемской общины оказались несколько преувеличенными. Как доложил Дрюня, местные иоанниты зарабатывали деньги не сами, а доили некоего спонсора, но больше ему узнать не удалось, от посторонних «городских» сектанты шарахались.
Выручил Распопов – потолкавшись по городу пару дней, он подловил одного из общинников на базаре и сумел вчера выспросить, что да как. Деньги поступали из Вичуги, нынешний глава кинешемцев, пробивной мужичок, сумел подписать на ежемесячные выплаты одного из вичугских фабрикантов, Александра Федоровича Морокина. Пришлось наводить еще справки и я прямо ахнул, что тут творилось. Ну, про Иваново-Вознесенск и Орехово-Зуево кто историей русской промышленности интересовался, знают, а вот Вичугский край как-то в тени остался.
Если кратко, то история почти такая же: крестьяне-староверы, ткацкие и прядильные фабрики – часть основали, часть выкупили, раскрутили уезд и город. Чтобы власти не слишком давили, перешли в единоверие. Ну как перешли… Официально да, но продолжали поддерживать беспоповцев и даже бегунов, которых даже среди староверов полагали сектантами. Так что зуб даю, они в синодальную церковь записались для вида, чисто как евреи в средневековой Испании.
Фабрик в округе насчитывалось десятка два или три, почти в каждом крупном селе в уезде, работали на них из поколения в поколение, жили в собственных домах, разводили огороды и живность. Оттого отношения между трудом и капиталом тут было патриархальное – почти все промышленники-староверы поднялись на капиталах, которые поручили им «водить» общины. И это отношение очень чувствовалось, несмотря на то, что власть всеми силами весь XIX век эдакий анархо-синдикализм душило. Да, фабриканты все больше и больше считали себя «владельцами», а не выборными от «опчества», как родоначальники, но продолжали заботится о своих рабочих. Строили школы, больницы, церкви – Булгаков поведал, что система народного образования в Кинешемском уезде считается одной из лучших в России.