Я Распутин
Шрифт:
На улице ко мне под благословение подошло несколько человек. В основном женщины.
– Отче, помоги..
– Молись за нас, Григорий Ефимович…
– Откуда меня тут знают? – поинтересовался я у конторщика.
– Чай не в Африке живем, читаем газеты – ответил тот – Недавно писали, что царевича вы спасли от болезни, что немцы на него наслали.
Булгаков невежливо засмеялся. Я тоже споткнулся, чуть не упал.
– Да… – пробормотал я, Как там у Тютчева?
Нам не дано предугадать. Как слово– Простите что? – конторщик насторожился.
– Говорю, немцы тут не причем.
– Значит, жиды, – покивал сопровождающий – Больше некому.
Да, двоякие чувства. Вроде образованный человек, а мысли дремучие. Или городок с его «соцкультбытом» – династии, поднявшиеся на выжимании из рабочих последнего, теперь щедро вкладывали деньги, как бы замаливая грехи основателей. Почему выжимая и замаливая? Мне вот очень запали в память две рассказки сопровождающего, одна про то, что его отцу платили так мало, что он в числе прочих ходил к купеческим домам побираться. Там после обедов выносили остатки, так многие рабочие без такой «благотворительности» и не выжили бы. И про то, как один из отцов-основателей возжелал стать почетным гражданином, для чего широко жертвовал церкви и уезду, а потом нажрался на ярмарке в Шуе и по дороге домой обоссал угол храма, невтерпеж было. Думал, что все разом уладит, да попик уперся, случился скандал и дело до епархии дошло. Уладил, при деньгах как не уладить – дело в Кинешемской канцелярии «сгорело», а в обычной сельской церквушке появились серебряные царские врата, какие не во всяком столичном храме есть.
Обсуждали мы виденное с Сергеем Николаевичем долго, всю дорогу до Коврова – Шуя город чисто текстильный, а мы такое уже видели. В Коврове же и другая промышленность имеется, вот ее посмотреть интересно. Ну и место знаменитое, там потом завод имени Дегтярева встанет, того самого, оружейника. Да и железная дорога тут серьезная – двухпутная, Москва-Нижний, с одноколейной веткой на Муром, оттого в городке большие железнодорожные мастерские имелись, а это значит, что есть настоящий пролетариат, не чета вичугским-шуйским патриархальным огородникам.
Настоящий пролетариат не подвел, уже на первом угловом доме от станции мы увидели листовку с призывами к стачке и списком требований.
– Шапирограф, – пробормотал Булгаков, вычитываясь в содержание.
– Что?
– Гектограф по-старому. Простейшее устройство для размножения оттисков, – пустился в объяснения приват-доцент, – с желатиновой формы до сотни можно сделать, если крупный шрифт. А мелкий штук двадцать-тридцать.
И пояснил в ответ на немой вопрос:
– Так расплывается же. Чем больше оттисков – тем ниже качество. Но простая штука, революционеры их любят. Ох ты!
Причина эмоционального возгласа открылась нам после очередного поворота – возле проходной фабрики, как впоследствии оказалось, бумаготкацкой товарищества Треумова, собралась толпа в несколько сотен мастеровых. Судя по тому, что преобладали тужурки и фуражки железнодорожников, они пытались «снять с работы» ткачей. То есть сами забастовали и вот пришли агитировать присоединится. И надо сказать,
Сухой и сутулый, с длиннющими руками работяга в заляпанном зеленовато-синими пятнами фартуке громко зачитывал листовку собравшимся, к которым по мере чтения присоединялось все больше и больше рабочих фабрики.
– Увеличение заработной платы! Которые получают до семидесяти копеек в день в полтора раза! до рубля на треть! От рубля на четверть!
– Откуда такой громкий? – спросил один из стоявших перед нами собравшихся приятеля.
– Сам не видишь? Весь в пятнах, в десяти водах не отмоешь, значит, из кубовой, красильщик.
А тот продолжал:
– Расценки согласовать и увеличить! Сверхурочные ограничить! Врача женщину для работниц!
Каждое предложение встречал одобрительный гул толпы, крики «Правильно!».
– Чистоту в цехах навести, вентиляцию наладить! Всех уволенных за прежние забастовки вернуть!
– Обратите внимание, Григорий Ефимович, политических требований уже нет, исключительно экономические, – шепнул мне Булгаков.
Но развить мысль не успел, дальше все покатилось, как в фильмах про революцию – «из-за лесу выезжает конная полиция». Любая толпа имеет IQ равный IQ самого тупого ее члена, не было исключением и собрание забастовщиков – стоило одному придурку кинуть камень, как подключились остальные и мгновенно закрутилось месилово. В себя мы пришли уже в кутузке, причем мне в суматохе перепало ножнами шашки, а Булгаков недосчитался пары пуговиц на пальто.
– «Толпа держала себя сдержанно, и было видно, что рабочие действуют по обдуманному плану, так как из среды ее не выделялся ни один вожак,» – зачитал донесение молоденький жандармский корнет. – Ха, как бы не так, вот они, голубчики! Извольте видеть, двоих агитаторов из Москвы взяли!
– Корнет, вы уверены? – поручик, старше годами лет на десять, был полон скепсиса.
И желания уснуть после бурной ночи, о чем свидетельствовали полузакрытые глаза и круги под ними. Не иначе, в карты резался до рассвета.
– Так точно! Вот у этого, – корнет ткнул пальцем в меня, – в обложке Библии обнаружилось!
Поручик одной рукой подпер лоб, другой забрал брошюрку Толстого, перелистал…
– Запрещенное… что же, полагаю, двух этих господ надлежит этапировать в губернское управление. Займитесь, корнет.
Перекрывавший выход из купе второго класса жандармский унтер все время прятал улыбку в усы – больно уж смешно выглядел корнет, он не спускал с нас глаз все три часа от Коврова до Владимира и даром что не целился из револьвера. А мы, убаюканные стуком колес, привалилсь я к стенке, а Булгаков ко мне и задремали после все перенесенных волнений.
Видимо, задремал и корнет – когда поезд свистнул, останавливаясь у перрона губернского города, он вскинулся, схватился за кобуру и, оглядев нас безумными глазами, неожиданно покраснел. Унтер старательно смотрел в сторону, чтобы не заржать. Корнет, подозревая в каждом встречном нападающего, а нас в непременном желании побега, вывел нас наружу. Красный цвет лица сменился бледностью – мальчишка совсем, лет двадцать от силы. Наверное, только выпустился из училища и сразу такая удача, поймал двух крупных агитаторов, будешь тут нервничать!