Я сам свою жизнь сотворю… Лепестки сакуры. Белый город
Шрифт:
По возвращении домой я брякнул родителям, что после школы пойду в армию. Они, конечно, были ошарашены.
— Как? Стоило ради этого учиться почти на отлично 11 лет?
Они еще не знали, что я, действительно, получу золотую медаль.
— Нет, — говорили они наперебой, — выбери, пожалуйста, хоть какой-нибудь институт.
— Какой-нибудь? Хорошо! Я буду поступать в … Лесной институт. А что? Ведь ты, папа, мечтал стать лесником, а я чем хуже? Я тоже люблю природу. Кроме того, я проучусь там только три курса,
— Хорошо, хорошо, — согласились мои «демократичнейшие» родители (хотя, тогда и слова такого еще не знали).
Отец проявил завидную оперативность и отыскал парня, который учился заочно на одном из факультетов Лесотехнического института.
Он притащил его к нам, и тот рассказал немного об институте. В заключение он заявил, что, по его мнению, лучшим в институте является факультет, который был создан по настоянию самого Королева, головное КБ которого расположено совсем неподалеку.
И тут я сдался. Так велик был тогда у нас в провинции героический ореол вокруг покорителей космоса, что я решил подавать документы именно на этот факультет, несмотря на утверждение парня, что на «королевский» факультет конкурс был самый большой.
После того, как я определился с вопросом поступления в институт, я почувствовал огромное облегчение и с гораздо большим оптимизмом стал глядеть на окружающий мир.
В конце зимы нам должны были выдавать приписные свидетельства, так что все ребята, не поступившие в институт, наверняка подлежали призыву в армию.
Городской военком, чувствуя себя хозяином положения, объявил, что на комиссию следует явиться со стрижкой под «ноль» или с самыми короткими волосами. Что означало это «с самыми короткими» мы не знали, и поэтому решили действовать наверняка.
В соседнем одиннадцатом у здоровенного и дурашливого парня по прозвищу «Петя Кантропов» (от питекантропа) оказалась машинка для стрижки волос, и он, по цене, так сказать, чисто символической — бутылка вина «Лидия» за две стриженные наши с Колей Семиным головы — обещал нас обслужить в лучшем виде.
Для начала он продемонстрировал свою стриженую голову, затем мы выпили для храбрости и за удачу. Технология стрижки была простая: между головой допризывника и машинкой помещалась толстая деревянная расческа, в результате чего волосы состригались не наголо, а оставалась короткая, как бы двухнедельная щетина.
Первая очередь была моя.
В зеркало смотреться мне не давали, и о результатах экзекуции я некоторое время мог судить только по ругательствам Пети, вспоминавших всех моих предков, наградивших меня редкой формы четырехугольной головой и дикому хохоту Кольки.
Наконец, с меня сдернули простыню, я глянул в зеркало и обмер: на меня вытаращенными глазами смотрела голова дегенерата, явно переболевшего оспой, потому что волосы на ней росли клочками, чередующимися с позорными белесыми
Мы с большим трудом уговорили Колю не сбежать от ожидавшего его изувера. Возвращались домой, нахлобучив поглубже шапки, ставшие вдруг непомерно большими. С порога я снял шапку и, насладившись произведенным впечатлением, произнес заранее приготовленную фазу:
— Во всяком случае, я всегда могу пойти в парикмахерскую и постричься наголо.
С ножницами в руке мама потащила меня в ванную, но за один раз исправить все огрехи не удалось.
Еще с неделю с возгласом:
— Ой, не могу! — она отхватывала у меня какой-нибудь лишний клочок волос.
Зато в школе мы купались в волнах успеха.
Ведь по нашим головам издалека было видно, что идут взрослые люди.
Заметно осмелев, я решился на еще одну авантюру.
Мне с осени нравилась девочка, которая была намного младше меня и училась в параллельном с сестренкой классе.
Я увидел ее на школьной линейке, высокую, в белом матросском костюмчике с удивительно синими глазами за мохнатыми ресницами и понял, что пропал.
Но как мне было с ней познакомиться, мне, почти уже взрослому человеку?
Подойти к ней и сказать:
— Здравствуй, Танечка, ты мне нравишься!
Нет, это было исключено.
Мне помог случай.
Я долго не вступал в комсомол.
То отсутствовал на олимпиадах, то просто отлынивал.
Когда, по настоянию моего друга Коли Семина, который был секретарем комитета школы, меня, наконец, приняли, то в качестве первого поручения предложили взять шефство над одним из младших классов.
Ко всеобщему удивлению, я согласился и выбрал, разумеется, класс, в котором училась Корнилова Таня.
Из поступков в рамках моего шефства я помню два.
К празднику 8 марта, подбирая для девочек подшефного класса подарочные книги, я выбрал для Тани томик поэта Ильи Сельвинского с удивительно проникновенными стихотворениями, посвященными женщине.
Я запомнил только одно двустишие, продолжение которого я с трудом нашел в интернете:
«Где-то на пределе красоты женщина становится цветком или птицей …».
Я не удержался и вложил в книгу листочки с моими комментариями к наиболее понравившимся мне стихотворениям.
А еще я собрал подшефный класс в воскресенье, накануне 8 марта и повел ребят в ближайшую рощу на плавнях за подснежниками.
Случайно или нет, но мы с Таней остались наедине, и я мог свободно с ней разговаривать. Но, странное дело, я, который к тому времени, как мне казалось, мог свободно рассуждать на любые темы, не мог перед этой девочкой и двух слов связать. Как будто у меня язык прилип к гортани. Словом, проявил себя с самой наихудшей стороны. Проводив девочку до самого дома, и, не увидев в ее глазах и тени симпатии, я готов был впасть в отчаяние.