Я свидетельствую перед миром
Шрифт:
Помимо этой лихорадочной деятельности я должен был время от времени объезжать поместье, а перед этим для распознавания овощей каждый раз приходилось зазубривать их цифровые обозначения по изобретенной мною системе. Но труды и старания, которые нужно было приложить, чтобы выполнять эти агрономические турне, понемногу окупались: во-первых, я пополнял свой скудный багаж сельскохозяйственных знаний, во-вторых, завоевывал доверие и расположение местных жителей. Даже ледяное отчуждение старого кучера и то стало подтаивать.
И
После этого я старался раз в неделю устраивать себе выходной. Но так втянулся в работу, что с трудом выдерживал сутки праздности. Пришлось приучаться к строгому систематическому отдыху, заставлять себя лежать, читать, болтать, в то время как голова была занята совсем другим. Однажды, сидя у выходящего в сад окна и лениво листая книгу, я услышал знакомый легкий стук в стекло, означающий, что пришел Люциан. Я обрадовался возможности прервать томительное безделье и побежал встречать его. К моему изумлению, Люциан привел с собой какого-то незнакомого человека.
Он был молод, невысок ростом, но крепкого сложения. Загорелое лицо могло показаться совсем юным, если бы не глубокие складки, которые обычно появляются в зрелые годы. Одет он был как обычный сельский житель, выглядел по-крестьянски грубоватым, но совсем не простачком.
Я сразу понял, что это подпольщик — помимо того, как и с кем он явился, об этом говорил отработанный острый взгляд, которым он окинул комнату. Держался он уверенно, на меня взирал совершенно бесстрастно. Я вопросительно посмотрел на Люциана. В его спутнике было что-то особенное, странное. Они с Люцианом совсем не подходили друг другу. Лицо незнакомца напоминало каменную маску. В нем читалась решительность и даже жестокость.
Глава XVIII
Приговор
Мы все трое стояли, безмолвно вглядывались друг в друга. Я считал, что сломать лед должен Люциан, и решил: если он, вопреки элементарной вежливости, будет молчать, то и я не раскрою рта. Однако тишина становилась все более гнетущей, и я уже хотел сказать Люциану какую-нибудь колкость, как вдруг, к моему удивлению и возмущению, он потянул своего молодого товарища за рукав и отошел с ним в угол. Они пошептались
— Если я вам мешаю, Люциан, я могу уйти.
Люциан посмотрел на меня с неподдельным изумлением.
— Мы не хотели показаться грубыми, Витольд, — ответил он извиняющимся тоном. — У нас очень срочное дело, и мы забыли о правилах приличия. Познакомься, это Костшева.
Костшева по-детски открыто улыбнулся и снова уставился на меня своими широко раскрытыми глазами. Он, не таясь, оценивающе ко мне присматривался.
— Я видел вас в деревне, — непринужденно сказал он наконец. — Рад познакомиться.
Этот человек мне понравился, но раскусить его было трудно. На вид простодушный и бесхитростный, однако явно отважный и себе на уме. Такого не проведешь, подумал я, и этим мои наблюдения исчерпывались. Люциан небрежно спросил, не могу ли я оказать ему одну услугу.
— Разумеется, — ответил я. — А что надо делать?
— Да ничего особенного. У нас тут есть небольшое дельце, которое мы собираемся через денек-другой уладить, и нужно, чтобы кто-нибудь посторожил.
Такой скупой ответ меня задел. Мне казалось, что я мог бы рассчитывать на большую откровенность.
— И больше ты ничего не прибавишь?
— Мне нечего прибавить. Все, что от тебя потребуется, — это спрятаться за деревом, а если кто-нибудь появится, просвистеть условный мотив. Ты согласен?
— Само собой. И когда это будет?
— Через день или два. Мы дадим тебе знать, — сказал Люциан, а потом быстро подошел к окну и вылез в сад. Костшева последовал за ним.
Я смотрел им в спину, злясь на них обоих и на самого себя. Сколько я ни ломал голову, но угадать, что за дело нам предстояло, был не в состоянии.
Спустя два дня Люциан пришел один. Я понял, что готовится что-то очень важное. Не то чтобы Люциан волновался, — нет, он достаточно владел собой, но я повидал много людей в подобные решительные моменты, так что его напускное спокойствие не могло меня обмануть.
Я смотрел на его блуждающую улыбку и чувствовал, что у меня колотится сердце и руки становятся горячими и влажными.
— Итак, это будет сегодня?
— Да, — негромко ответил он. — Надень резиновые сапоги. Трава мокрая.
Я пошел в свою комнату, но он остановил меня и оглядел с ног до головы:
— Переоденься во что-нибудь темное. Ты должен быть незаметным.
— Ладно. Сейчас.
Люциан уселся в кресло, которое бессознательно выбирал всегда, когда нервничал. Я глянул на него: он насупился, на скулах заходили желваки, зажженная сигарета застыла в руке. Я пошел наверх, быстро надел темные брюки, свитер, куртку и вернулся в гостиную.
Люциан раскачивался в кресле.
— Вот это лучше, — сказал он. — Ты готов?