Я свидетельствую перед миром
Шрифт:
— Он, должно быть, язык проглотил, — сказала Данута матери.
— Оставь бедного мальчика в покое, — заступилась «тетушка» и подошла ко мне.
Она снова ободряюще улыбнулась и сказала нежным мелодичным голосом:
— Не обращайте внимания на Дануту. Она любит ставить людей в неловкое положение. Не стесняйтесь, чувствуйте себя как дома. Данута сказала мне, что вы теперь наш родственник, ее кузен. Я рада помочь вам, хотя, честно говоря, жизнь стала странной, слишком странной для меня. Я привыкла считать родней тех, с кем меня связывают узы крови, а не веление моей дочери.
— Вы очень добры, — ответил я. — Надеюсь, я не буду вам в тягость.
— Ничуть. Бедный мальчик, вы такой худой и бледный. Но это дело поправимое. Сядьте, отдохните, а потом, когда перекусите и попьете холодного молока, вы нам расскажете, что нового в Кракове.
— Спасибо, — сказал я. — С удовольствием выпью холодного молока. Сегодня жарко, а я, как видите, одет не по погоде. Надеюсь, у вас тут все в порядке.
«Тетушка» помрачнела:
— Увы, нет. Немцы не ангелы, а мой любимый сын Люциан…
— Мама, не надо! — остановила ее Данута.
Первые три недели моего пребывания в этом чудесном доме я занимался почти исключительно восстановлением здоровья. Лежал, читал, прохаживался по залу со скрипучими половицами, украшенному букетами цветов, болтал со слугами или разглядывал портреты, с которыми совсем сроднился.
Всех обитателей дома, от матери Дануты до кухарок, объединяла какая-то удивительная атмосфера взаимной привязанности и доверия. Сначала я думал, что это объясняется добротой, деликатностью и покладистым характером обеих хозяек. Но потом стал все больше склоняться к тому, что причина в чем-то другом, чего я пока не понимаю. Меня стала раздражать манера домочадцев многозначительно переглядываться, когда им казалось, что я этого не вижу, или резко обрывать беседу при моем появлении. Казалось, все в доме связаны общей тайной, в которую меня, постороннего, не посвящали.
Иногда по ночам мне чудилось, что кто-то стучит в окна, выходящие в сад за домом, слышались невнятные голоса. Долгое время я принимал это за плод разгоряченного, болезненно обостренного воображения. Но однажды ночью мне не спалось, я сидел у окна своей комнаты. И вдруг увидел, что по саду гуляют двое: девушка, в которой я узнал Дануту, и молодой человек. Я не придал этому значения, но утром за завтраком шутливо сказал Дануте:
— Романтические прогулки — приятное развлечение, но не стоит гулять так поздно ночью. Вы промочите ноги, простудитесь, а насморк плохо сочетается с возвышенными чувствами.
У Дануты вытянулось лицо. Она сверкнула на меня глазами и холодно сказала:
— По какому праву ты за мной шпионишь? — И с чисто женской нелогичностью прибавила: — Впрочем, этой ночью я никуда не выходила. У тебя галлюцинации, кузен.
Это задело меня, и я возразил:
— Ты вольна делать что хочешь и гулять с кем хочешь. Но не надо говорить, что я слепой. Я пошутил, а ты злишься…
— Прости. Мне что-то сегодня нездоровится. Но ты ошибся. Я всю ночь была дома.
Я пожал плечами и не стал спорить. Может, у Дануты завязывается роман и она не хочет, чтобы об этом знали, — что ж, ее дело.
На следующей неделе мне было не до тайн — пришло время
От одной мысли о том, что мне придется инспектировать имение, меня бросало в дрожь. В естествознании, ботанике, зоологии я полный профан. В школе я долго корпел над учебниками, чтобы хоть как-то сдавать эти предметы. Поэтому, чтобы выдать себя за агронома из Кракова, мне нужно было замаскировать свое невежество.
Мы с Данутой решили выработать план кампании. Долго совещались и наконец устроили генеральную репетицию. Данута водила меня по тем местам, куда я должен был направиться на следующий день, и подсказывала, где и какие замечания мне следовало высказывать.
— Ну, — спросила она, — потянешь теперь на агронома?
— Откровенно говоря, — неуверенно ответил я, — моя память плохо приспособлена для сельскохозяйственной премудрости. Я могу запутаться и лепить замечания некстати. Вот, например, я помню, что должен сказать про капустные посадки, но вдруг начну свою речь перед грядками помидоров?
— Хм… — растерялась Данута, — это действительно проблема. Но мы не сдадимся. Непреодолимых трудностей не бывает.
— Обожаю трудности, — подхватил я, — и предлагаю вот что.
Я вооружился карандашом, блокнотом и, не слушая насмешек и возражений Дануты, потащил ее в сад.
День был ясный и теплый, сад так и сиял под солнцем. А груши и липы, растущие вокруг дома, давали густую тень. Мы сели на скамейку под деревом. Нам было хорошо и весело.
— Прежде чем перейти к поездкам, я хотел попросить у тебя прощения за то, что наболтал тогда, за столом… Я не имел в виду…
Данута слегка смутилась и не дала мне договорить:
— Ладно, пустяки. Не будем об этом. Лучше скажи, что за гениальный метод ты придумал?
Я встал перед ней, как профессор перед аудиторией, и начал объяснять:
— Каждый раз, когда перед нами стоит задача, которая представляется невыполнимой, нужно как следует уяснить, какими силами и средствами мы все-таки располагаем. Да, в растениях я не разбираюсь, это факт. Зато много знаю о том, как организовать разведку и не провалить дело. Поэтому предлагаю пронумеровать все замечания, которые ты мне вдолбила, и расставить номера в блокноте. Напротив каждой грядки на плане я поставлю в особой графе нужный номер и сегодня вечером заучу все замечания в указанном порядке. Как тебе моя идея?
— Гениально!
Первая поездка прошла безукоризненно. Я с важным видом расхаживал по полям, время от времени небрежно бросая: «Посевы в этом году неважные. Но расположение грядок мне нравится» — или еще что-нибудь в том же духе. Иногда снисходительно хвалил того или другого работника или крестьянских девушек, обрабатывавших грядки:
— Неплохо, неплохо! Жаль только, над вами нет мужчины-бригадира. Не хватает мужского руководства.
Сказав это, я покосился на Дануту. Она пылала негодованием! Кажется, я перестарался.