Я сын батрака. Книга 1
Шрифт:
ОБРАТНО В ПОЛЬШУ
Из Кемерово до Бреста я доехал без приключений, хоть долго и ехал, но доехал. В Москве я останавливаться не стал, хотя помнил о договоре с Леонидом, но я так устал от этих поездок что хотелось быстрее домой, поэтому я сразу с Казанского вокзала переехал на Белорусский вокзал, купил билет и через час я уже на поезде ехал в город Брест. В Брест я приехал утром, а поезд на Вроцлав уходит вечером, поэтому у меня было много времени, и я не знал, куда себя деть. Можно было поехать на экскурсию, но от вокзала экскурсия была только в Брестскую крепость. Но, я там уже был и второй раз не хочу ходить за экскурсоводом и слушать, как наши бойцы в битве с фашистами погибали, и кровью писали свои имена на стенах крепости. Я вообще не люблю слушать, тем более смотреть, как терпят поражение или тем более погибают наши люди. Раньше я любил смотреть фильмы о героях гражданской войны, но потом как узнал о репрессиях против своих же боевых товарищей, которые гибли по ложным обвинениям, внутри у меня, что то перевернулось, и я не стал смотреть такие фильмы. Ведь что вы не говорите, а я сын батрака и не случись революции я бы так и батрачил на богатеев, как мои деды и отец. А вот благодаря этим героям гражданской войны судьба моя кардинально повернулась в лучшую сторону, и я стал равный со всеми. А если ты хочешь расти по служебной лестнице, то учись, потом работай и не просто работай, а паши, и тогда у тебя всё получится. Именно этой схемы я и придерживался всю жизнь. Разумеется, тема эта спорная и каждый из сословий отстаивает свою точку зрения, но у меня она вот такая. Продолжая революционную тему, хочу сказать. Я тут не так давно прочитал статью о Великом революционере, Тер-Петросяне Симоне Аршаковиче, по прозвищу «КАМО». Вот что пишет о нём Советская энциклопедия:
«Камо» (Тер-Петросян Симон Аршакович 1882–1922 годы). Деятель российского революционного движения. Член КПСС с 1901 года. Участник революции 1905–1907 годов. (Тбилиси, Петербург). Проявлял исключительною изобретательность и организацию подпольной транспортировки оружия и революционной литературы. Вместе со Сталиным они производили экспроприацию денег у царского правительства. В 1918–1920 годах, организация партизанских отрядов и подполья на Кавказе и юге России.
Вот, такой необыкновенный герой гражданской войны, который прошёл такое пекло революции, и уже в советское время в 1922 году погиб, в Тифлисе (Тбилиси) под колёсами автомобиля.
ЦАРСКИЕ ДЕНЬГИ
Когда я написал о Сталине, то вдруг вспомнил, что когда я ещё учился в начальных классах школы, то от нашей учительницы впервые услышал что Сталин — это не фамилия нашего вождя, а кличка, а настоящая его фамилия Джугашвили. Эта новость меня так поразила, что я о его фамилии говорил с кем надо и с кем не надо, в хуторе и взрослые, и дети многие не знали какая фамилия нашего вождя. В этот же день мы с Иваном Борисенко пошли к нему домой, мне идти к нему не хотелось, так как я знал, что вход в их хату полузапрещённый, мне об этом говорил Котенко Иван, их сосед. Ну ладно, Иван настоял и мы пошли. Заходим в их хату, его бабушка сидит на табурете перед окном и на столе перекладывает какие-то бумажки. Как только она нас увидела, сразу обхватила руками эти бумажки и наклонилась над столом, прикрыв их своим телом, пряча от нас. Мы с Иваном прошли мимо неё в его комнату, он в семье был один мальчик и у него была своя комната. Иван начал показывать свои рисунки, книги которые ему дарили и разные другие вещицы. Я всё это рассматриваю, а сам думаю, что же это его бабка от нас прятала? Меня этот вопрос так напрягал что я, наконец, не выдержал и напрямую спросил у Ивана: «Слушай, Иван, а что это твоя бабка от нас прятала?» — «А, — равнодушно махнул он рукой, — это она прячет царские деньги, она их от всех прячет, боится что обворуют. Она мне говорит, что скоро царская власть вернётся вот мои денежки и пригодятся». Тогда я говорю Ивану: «Вань, а посмотреть на них можно, я ещё никогда не видел царских денег» — «Пойдём», — как-то быстро согласился Иван. Подходим к бабушке, Иван ей говорит: «Баб, покажи Сене свой клад, а то он никогда не видел царских денег».
К моему удивлению бабушка быстро согласилась и стала показывать мне купюры и о каждой рассказывать. Купюр было немного, с десяток разного достоинства, царские и керенки. Ну, царские мне было понятно, а вот что за керенки, я о таких деньгах и не слышал, об этом я спросил у любезной бабули, и она мне сказала: «Керенкой называются деньги потому, что после Николая, был какой-то царь Керен, вот в честь его и назвали эти деньги». В царях я тогда не разбирался и мне хватило того, что бабушка рассказала. И вот, в момент нашей беседы с бабушкой, Иван вдруг ни с того, ни с сего говорит: «Бабуль, а ты знаешь, что Сталин вовсе и не Сталин?» Бабка округлила глаза и спрашивает внука: «А кто же он такой?» — «А он Джугашвили, понимаешь фамилия у него такая» — «Ну, раз фамилия то ладно, — согласилась бабуля, — хотя какая-то непонятная, так, а Сталином, почему его зовут?» — «А Сталин, это у него такая партийная кличка» — «Кличка? — удивлённо спросила бабушка, — О, Господи, ну собакам дают клички, это понятно, а ему-то зачем кличка, ведь у него и фамилия есть, пусть и не понятная, и имя есть, взяли, обозвали человека кличкой, нет, это совсем не по-людски». А мы с Иваном и сами не знали, почему Сталина так назвали и поэтому не могли ей объяснить, так и ушли из хаты, оставив бабушку в раздумье.
И СНОВА ГОРОД БРЕСТ
Ну ладно, хватит воспоминаний давайте вернёмся в город Брест, где я, от нечего делать, хожу по красивой алее парка с чемоданчиком в руках под названием «Балетка». Остановился, посмотрел на часы, до отхода поезда оставалось полтора часа, думаю, надо двигаться в сторону вокзала. Пошёл по тротуару по улице, рядом стоят дома четырёхэтажные и пятиэтажные, построены из красного кирпича. Недалеко от вокзала стояла столовая, на её углу женщина в белом халате торговала пирожками. Увидев пирожки, я почувствовал голод, подошёл к продавцу и спрашиваю: «С чем пирожки?» — «С капустой, с картошкой, с фасолью и луком», — отвечает мне женщина средних лет. «А цена какая?» — спрашиваю. О цене я спрашивал только для того, чтобы поговорить, а то целый день ни с кем и словом не перемолвился: «Та дёшево я продаю, бери, а то после обеда вышла и вот уже два часа стою, и никто даже ни подходит, прямо хоть бросай торговать и возвращайся без выручки». Я стою, раздумываю, какой бы пирожок взять, а сам ей говорю: «Да Вы не расстраивайтесь, раз я к Вам подошёл, значит сейчас за мной очередь покупателей будет. Это всегда так, где я что ни покупаю, везде за мной очередь покупателей выстраивается. Вы вот что, дайте мне один пирожок с капустой и один с фасолью, и, пожалуй, хватит». Женщина заворачивает пирожки, а сама говорит мне: «Да ты что, два пирожочка то берёшь, ты парень молодой, симпатичный, но очень худой, уж такой худой, так что мне тебя просто жалко, тебе надо кушать побольше, возьми ещё парочку пирожков». Пирожки я взять согласился, но вот насчёт того, что худой, я с ней был не согласен. Я тогда в свои двадцать три года, при росте 176 см весил 70 кг, так что мой вес я считал нормальным, в крайнем случае, в спорте я был не утомим. Играя за заводскую футбольную команду, я бегал по футбольному полю два тайма, но если бы потребовалось, я бы ещё два тайма отыграл. Вот такая у меня была физическая форма. Но что касается тёти, которая торговала пирожками то да, по сравнению с ней я был худой, но ведь она работает в столовой, где еды полно, а я, на заводе с железками, так что разницу вы понимаете. Но продавец пирожков мои мысли не читала, накладывала пирожки в большой бумажный пакет и приговаривала: «Пирожочки достану тебе с низу бачка, там они горячее, те, которые теплые можешь сразу покушать, а горячие пусть полежат, потом съешь». Увидев, что у меня в руке чемоданчик она спрашивает у меня: «А ты что это с чемоданчиком, командировочный или проездом?» — «Да проездом я у вас, скоро мой поезд, так что у Вас пирожки куплю и на поезд» — «Ну, так вот я тебе о том и говорю, бери пирожков больше, что по ресторанам тратить деньги ведь они не просто достаются, а пирожочки покушаешь и дёшево, и сердито. Что скажешь не права я?» — «Что Вы не правы, я так не скажу, Вы действительно правы, и поэтому положите мне ещё два пирожка с ливером». Я ей это сказал, а сам думаю, ну куда мне столько пирожков, ведь они такие большие, пожалуй, каждый из них с мою ладонь. Но женщина обрадовалась, что нашёлся такой щедрый покупатель и начала мне упаковывать другой бумажный пакет. Пока мы с ней торговались возле нас начал собираться народ. Сначала подошли мужчина и женщина, видно супружеская пара, и стали за мной как бы в очередь, затем прибежал мальчишка лет четырнадцати, а за ним парень с девушкой, и так образовалась небольшая очередь. Пирожница увидела такую радостную ей картину и говорит мне: «А ведь правду ты мне сказал насчёт очереди, посмотри», и она показала на людей, которые стояли за мной, в очередь за пирожками. А что ей на это сказать, со мной почти всегда так. Купив пирожки, я сел на трамвай и поехал на вокзал. Стою на задней площадке, и рассматриваю улицы дома, ко мне подошла кондуктор и просит оплатить за проезд. Я подал деньги и тут вдруг вспомнил свою первую поездку в трамвае, когда я первый раз был в отпуске. Как вы знаете, я последние четыре года находился за границей в Польше, и поэтому привык к польским условиям проживания. Часто ездил на трамвае, как мы его называли «Сюдемка», и я привык к тому, что подходит кондуктор и спрашивает деньги за проезд таким вопросом: «Пше прошем пана пенёнзе». И вот в тот раз я еду на трамвае из Брестской крепости, что-то задумался, мыслями был где-то на своём заводе, и в этот время ко мне идёт кондуктор, и я думаю, она сейчас будет у меня спрашивать пенёнзе. Я уже приготовился полезть в карман за деньгами и вдруг слышу совершенно русскую речь: «Прошу оплатить за проезд». От такого простого вопроса в моём сознании, произошло какое-то изменение, как будто я оказался в другом измерении. То моё состояние даже трудно описать. Я расплатился, затем кондуктор пошла в обратном направлении, а я смотрю ей вслед и не могу поверить, что я нахожусь в Союзе, а не в Польше. Сейчас я уже привык и в такое положение не попадаю. Покушав в парке на скамейке пирожки, запив нарзаном, который купил у той же продавщицы, я занялся самым важным вопросом, куда спрятать контрабанду которую я вёз с собой по заказу. Долго не думал, куда её спрятать, место заначки как-то пришло само собой, но надо было её туда ещё пристроить. Объём контрабанды был небольшой, но очень ценный, так что опасность была немалая, ни дай Бог если бы я попался с такой контрабандой, то греха не обобрался бы. Странное дело, когда я прятал свой клад, я не думал о том, что могу попасться, и по закону мне влепят, этак лет пять или шесть, и тогда вся моя и не только моя жизнь полетит в тартарары. Но я о последствиях не думал, в данный момент я думал, как сделать так, чтобы операция прошла благополучно, и по всей моей жизни у меня было так. Позже, примерно через сутки или двое, когда у меня было время подумать, и я эти действия прокручивал в голове снова и снова, вот тогда меня брала оторопь, но и то ненадолго. Ну и правильно, что ни надолго, чего теперь бояться когда всё уже позади. Но всё и на этот раз обошлось как надо. Я в целях маскировки по дороге к вокзалу купил пять бутылок «Столичной» водки, положил их в чемоданчик поверх вещей. Это была такая уловка для таможенников, которую мне рассказали старички «контрабандисты», и к этому, надо было знать, что ответить на вопрос таможенника, если он спросит: «Везёте ли Вы запрещённые вещи?» Надо было сказать так: «На запрещённые вещи я ещё не заработал, еду в отпуск первый раз вот только на водку и заработал». Работники таможенной службы ведь не знали, в какой раз человек едет в отпуск в первый раз или третий. Уловка простая но, как ни странно, у меня такая уловка срабатывала без осечки. Разумеется, к этому нужна была психологическая уравновешенность, то, что ты говоришь таможенному стражу, должен в это верить сам больше, чем он. На Польской территории перрона, я почувствовал себя более спокойно, сел в польский купейный вагон, положил вещи в нишу под нижней полкой, достал из потайного карманчика брюк, называемый в простонародье «Пистоном», пятьсот злотых одной купюрой, и пошёл в буфет, что-нибудь купить попить. Когда шёл в буфет, то вспомнил, как я эту купюру в пятьсот злотых перевозил через нашу таможню, когда ехал ещё в Кемерово. А получилось это так. Когда я проходил таможню, молодой парень таможенник, спросил меня, везу ли я, что ни будь запрещённое, ну я как честный гражданин своей страны, сказал ему, что везу польские деньги, одну купюру достоинством пятьсот злотых. Он мне говорит: «Покажите». Я вытаскиваю из «пистона» вчетверо сложенную купюру, разворачиваю её и показываю ему. Он смотрит на купюру и грустным голосом, как бы жалея меня, говорит: «Так это же иностранная валюта?» Я тоже смотрю на злотые и говорю: «Да какая же это валюта, на них и в Польше мало что купишь, а в Союзе, тем более, кому они здесь нужны». Таможенник немного наклонился над стойкой, чтобы я услышал то, что он скажет и тихо меня спросил: «Ну, Вы же их, зачем-то везёте в Союз?» Я тоже слегка наклонился над стойкой и сказал ему: «Я злоты не везу в Союз, это они едут со мной, что бы потом вернуться обратно. Ведь я еду в отпуск и через десять дней я буду возвращаться, а на вокзале во Вроцлаве в шесть часов утра меня никто встречать не будет, вот они мне и пригодятся на такси, да и в поезде куплю что-нибудь покушать или попить». Таможенник слегка улыбнулся и сказал: «Ну, хорошо, Вы меня убедили, надеюсь, Вы говорите правду и верите, в те слова, что говорите. Проходите, пожалуйста». Я последовал дальше и подумал о его словах, о вере в то, что я говорю. Конечно, верю, притом искренно, если бы я в это не верил, Вы бы давно меня поймали, как мою жену Зою. В то время проходить таможенный контроль было легко, ни каких тебе металлоискателей,
А коньяк я все же хозяину конторы продал, я его убедил в том, что без моего коньяка у него могут закрыться магазин и кафе. Что ни говорите, умение заставить поверить оппонента в то, что ты говоришь, великая сила. Кстати, вера в то, что ты говоришь, меня выручала всю жизнь, если ты сам веришь в свои слова, то и твой собеседник волей или неволей начинает в это верить, конечно, при условии, если он тебя слышит.
ВАЖНЫЕ КОММЕРЧЕСКИЕ ДЕЛА
Когда я утром добрался до дома, Зоя уже собиралась на работу в госпиталь, туда она ходила пешком. Это было не так далеко, но и не близко. Сначала меня это напрягало, но потом жена меня убедила, что ходить пешком на работу ей даже нравится, ведь в её интересном положении это делать даже необходимо. Этим заявлением она меня как-то успокоила, и я больше вопроса по этой теме не поднимал. Проводив Зою на работу, я тоже пошёл на завод, ведь мне надо было быстрее избавиться от контрабанды. В цеху встретил начальника цеха, он сказал мне, что бы я выходил на работу, я согласился, А что болтаться, лучше работать и зарабатывать деньги. В этот же день, договорились с паном Льяной, что сегодня же поедем к заказчику, чтобы сбыть ему привезённый мною товар.
Встречу он назначил на десять часов вечера, я, разумеется, удивился, что так поздно, но он сказал, что заказчик встретиться раньше не может. Ещё меня удивило то, что на встречу надо было ехать далеко за центр города, где я никогда не был. Но Льяна меня успокоил, что всё будет в порядке, возьмёшь такси, назовёшь адрес, и оно тебя довезёт. Я согласился, а самого червь сомнения грыз весь вечер, до самого отъезда. Обдумывал разные варианты, как себя обезопасить в случае непредвиденных обстоятельств. Решил, что один не поеду, а возьму с собой, кого-нибудь из парней с общежития. Думаю, пойду раньше, пока зайду в общежитие, поговорю там с ребятами, а потом поедем и ко времени успеем. В половине девятого вечера я начал собираться, Зоя увидела мои сборы и с тревогой спросила: «А ты куда собираешься, ты же говорил, что сегодня на тренировку не пойдёшь?» Я, согнувшись, уже надел ботинки, затем выпрямился и говорю: «Мне надо поехать в город по одному очень важному делу, вернусь, примерно к полуночи». О том, что я привёз с собой из отпуска ценный товар на продажу, жена не знала, я ей об этом не говорил из-за секретности операции. Жена настаивала, чтобы я ей сказал, куда я иду, но я ей пообещал, как вернусь, вот тогда и расскажу. На этом и расстались. На проходной завода я встретил Володю «Молдаванина», кликуха у него была такая, он на неё отзывался и не обижался. Поздоровались и я его спрашиваю: «Володя, а ты, куда это на ночь глядя собрался?» — «Да перед сном решил прогуляться за территорией завода, а то всё до чёртиков надоело, и завод, и общага, не дождусь когда контракт закончится, чтобы уехать домой» — «Так, а ты почему в отпуск не поехал, ведь тебе он положен?» — «А зачем, Сеня, ведь у меня срок контракта кончается в декабре, вот тогда и поеду уже совсем. Скучно у нас сейчас в общежитии, как ты женился и ушёл жить на квартиру, так наша жизнь захирела. А как было весело с тобой, бывало на праздник или выходной устроим гулянку, соберутся три или четыре комнаты и гудим до утра, затем что-нибудь не поделим и подерёмся, разобьём носы, а на другой день собираемся, чтобы помириться, снова выпьем, вспомним старые обиды и снова подеремся. Ох и хорошо тогда было. А сейчас живут такие уроды, что спасу нет. Как крысы залезли в норы-комнаты и сидят там, и никому ни открывают, сидят там до следующего утра, а на другой день то же самое. Тоска, Сеня, да и только, даже в госпиталь на танцы сходить не с кем» — «А Виктор Решетько?» — «Так он же с Лидкой из ОТК сошёлся и сейчас живёт у неё» — «Ну, тогда всё понятно, одним словом, из старой гвардии остался один ты. Слушай, Володя, а я к тебе шёл по делу» — «Так говори», — решительно потребовал он. «Володя, ты сможешь сейчас со мной поехать в одно место в город?» — «Так поехали», — быстро согласился «Молдаванин», вот и автобус идёт.
Действительно, к нам подошёл автобус мы сели в него и поехали. Едем в автобусе до кольца седьмого трамвая, Володя молчит, и я молчу. Потом я не выдержал молчанки и спрашиваю у него: «Володя, а ты почему меня не спрашиваешь, куда мы едем?» — «А зачем спрашивать? Если надо, что бы я знал об этом, то ты мне сам скажешь, а если нет, то на нет и суда нет» Затем он немного помолчал и добавил: «Понимаешь, Сеня, после того как ты за меня полез в драку с четырьмя молдаванами и пятым татарином, я тебе верю больше чем себе. Ведь они били меня скопом ни раз, и ни два, приходили в нашу комнату и требовали, чтобы я к ним перешёл жить, раз ты, мол, молдаванин значит должен жить среди молдаван, видишь ли, у них диаспора. А я и их, и их диаспору терпеть не мог, вот они меня и воспитывали кулаками. Мне это не нравилось, но что я один с ними мог сделать, а защитить меня было не кому, хотя со мной в комнате жили три человека. Но они боялись, что и им попадёт. А вот ты не побоялся, пошёл в их комнату и навешал им так, что они забыли, где я и живу. Вот с тех пор ты мне друг до гроба» — «Послушай, Володя, а почему ты в дежурную часть на КПП не заявил? Ведь там находится патруль, он бы принял меры» — «Та понимаешь, Сеня, жаловаться — это похоже на детство, а я уже взрослый человек и жаловаться мне не с руки, да и думал, что они поймут и от меня отстанут. А видишь, поняли тогда когда ты к ним в комнату зашёл. Сеня, вот посмотри, тогда в комнату к этим гадам ты один пошёл, а ведь ни Витька Клименко, ни Решетько, не пошли с тобой, видать, побоялись. А ты вот не струсил, пошёл один, не думая, как всё обернётся» — «Володя, а что тут думать, ты мой товарищ, с которым я живу в одной комнате, делим, с тобой, как говорится, и хлеб, и соль, да ещё ты и старожил нашей комнаты. Знакомил меня с заводом, заводской жизнью, и вот ты, забегаешь в комнату с окровавленным лицом, твои руки прижаты к лицу, а сквозь пальцы струится кровь, и я ещё буду думать, что делать. Нет, Володя, в таких случаях думать некогда, в таких случаях надо действовать. Хотя если бы это было сейчас, возможно я бы и проговорил с ними, но тогда, да и они себя повели по отношению ко мне агрессивно, вот и пришлось кулаки пускать в ход. Да ладно, что теперь об этом вспоминать, было это давно и всё быльём поросло. Хорошо ещё, что дело до суда не дошло, а то неизвестно чем бы кончилось» — «Для тебя, Сеня, может и поросло, а для меня нет, вот потому-то я с тобой еду, не спрашивая, куда и зачем». На трамвайном кольце пересели на трамвай № 7, на польском языке «СЮДЕМКА», и поехали в центр города. Едем дальше опять молча, каждый думает о своём, дорога у нас длинная и время на раздумье хватит.
Я мысленно вернулся в тот вечер, это было 31 декабря, мы вчетвером сидели и встречали новый 1958 год. Я был на заводе ещё мало, но уже успел отличиться в соревнованиях в футболе, и, особенно, в волейболе. Играл я хорошо и поэтому меня быстро узнавали, а при встречах старались пожать руку. Как же, каждый хочет прикоснуться к звёздной руке, хоть и местного уровня. Так вот, сидим за столом, спокойно выпиваем и кушаем. Из выпивки у нас было бутылка Сливянки и шампанского бутылка, так что на четверых хватит. Вечер был в самом разгаре, вдруг открывается дверь и входит какой-то парень и зовёт Володю в коридор. Володя ушёл, а мы сидим и рассуждаем, идти сегодня в госпиталь к девчатам или не идти. Потом решили что уже поздно, поэтому не пойдём, отложили на завтра. Только взяли стаканы, чтобы выпить, вдруг с треском открывается дверь, в неё влетает Володя, с зажатым руками лицом, через пальцы которых струится кровь, и буквально валится на свою койку. Я схватил полотенце и быстро под кран, что бы намочить его и вытереть Володе кровь, а Решетько говорю: «Витя, намочи ещё одно полотенце и дай мне его. Общими усилиями мы привели пострадавшего, в кое-какой порядок, осмотрел его повреждения и я остался доволен, что повреждения были не велики, разбит нос, но не сломан, и верхняя губа с внутренней стороны тоже была разбита. «Ладно, — говорю, — Володя, ничего страшного, а теперь расскажи, что же произошло?» Из его рассказа стало понятно, что у него с его земляками произошёл конфликт, а причиной стало то, что он живет в комнате с русскими, пьёт с ними водку, хотя мы водку никогда не пили, если выпивали, то только вино и то немного. Володя дальше рассказывает: «Они, мол, говорят, учишься у них плохим привычкам, а главное, ходишь с русскими парнями в госпиталь, к русским женщинам. По их понятию, молдаванину так вести себя не пристало, он должен жить среди своей национальности и только с ними общаться». Володя замолчал, сидит, повесил голову. «Выходит здесь назрел национальный вопрос», — подумал я. «А что дальше было, — спрашиваю я его, — кто тебе лицо разбил?» — «А дальше я говорить не буду, так как они о тебе говорили плохо» — «А что именно? Говори же, Володя, что ты как кисейная барышня раскис, какие-то нерусские нас с тобой, русских, терзают, а ты молчишь» — «Они мне сказали, а с Семёном, чтобы мы тебя больше не видели, он на тебя плохо влияет, да и вообще ведёт себя заносчиво, как будто он здесь самый главный. Он думает, если он спортсмен, то значит ему всё позволено. Ну, а потом ещё о столовой сказали, в смысле, что все стоят у окошка за едой, а ему повариха Зоя на подносе еду на стол подает. Лично им это не нравится, так они сказали. Ну, дальше я их слушать не стал, послал их подальше, повернулся, чтобы уйти в свою комнату, в этот момент один из них меня и ударил» — «Ладно, — говорю, — пойдём, там разберёмся». Тут Володя схватил мне за руку и говорит: «Сеня, ни ходи туда, там их пятеро мужиков, мы с тобой с ними не справимся» — «Подожди, Володя, а почему пятеро, их же там четверо живёт?» — «Так у них постоянно тусуется татарин, они же мусульмане вот вместе и держатся. Этот татарин собирался жениться на Дине, а ты ему помешал, потому что стал с ней встречаться и это его до сих пор злит. Вот он молдаван против тебя и настраивал, никак за Дину тебя простить не может» — «А что, Володя, молдаване тоже мусульмане?» — «Да некоторые мусульмане, в частности, те, которые живут в той комнате, мусульмане» — «Ладно, — говорю, — на месте разберёмся».
Если коротко, то в комнате противников, мы практически не говорили, один из Вовкиных земляков буквально налетел на меня, но получил сильный удар моей левой в лицо, свалился на пол, и на этом аудиенция закончилась. Я ждал, что остальные его друзья набросятся на меня, но они сидели, опустив головы и даже попыток не делали, чтобы защитить своего товарища. На второй или третий день после этих событий я пошёл в клуб, чтобы поиграть в бильярд, там, у стола находилось несколько офицеров нашего завода. Как только я подошёл к бильярдному столу, наши заводские офицеры один за другим начали меня поздравлять и при этом каждый что-то говорил, вроде того: «Ну, Сеня молодец, вот это удар, одним взмахом два зуба на вылет». Мне было не понятно, откуда они знают, что именно два зуба были выбиты в момент посещения мною молдавской комнаты. А ещё мне было ужасно неудобно за то, что они меня поощряют за мои хулиганские действия. Ведь какими бы благородными позывами я это не мотивировал, а всё-таки мои действия в той комнате смахивали на хулиганские. Позже стало известно, что потерпевший написал заявление нашему заводскому следователю, о том, что я его избил. Я ждал вызова к следователю, и оно состоялось. После праздников меня вызвал к себе наш заводской следователь. Но он мне объяснил причину вызова.