Я — сын палача. Воспоминания
Шрифт:
Грешным делом, я полагаю, что арестовали Юрия Алексеевича и его старшего брата, судили и держали в лагерях не за то, что они сами сделали, что бы они ни сделали, а за отца. Большевики, сами бывшие каторжане, по себе знали все про конспирацию, заговоры, как власти обмануть. А когда сами до власти дорвались, так круто и жестоко дело вели, чтобы тем, кого они победили, конспирировать не удалось.
Они смертельно и кроваво мстили за своих родных и близких. И по собственной логике не сомневались, что, когда их власть кончится, им самим и детям их при случае так же люто отомстят. Боясь этой ответной мести, вместе с врагами своими стремились
Юрий Алексеевич скупо рассказывал нам о своем отце. Обо всей семье, какие все высокоумные и талантливые. Мне более всего нравилось, что А. К. Гастев вышел из партии добровольно незадолго до революции.
Собственноручно выбросил выигрышный билет.
Дома у них, в какой-то огромной комнате с высокими потолками, вся верхняя предпотолочная полка по периметру была заставлена папками инфолио. Бумаги и документы, оставшиеся после Алексея Капитоновича. Ю. А. все обещал, что соберется с силами и разберется с этими бумагами, содержащими в важной частности все идеи и всю документацию по организации Института труда. Гастев рассказал, что вызывал его для собеседования об идеях отца тогдашний премьер-министр Косыгин, который собирался внедрять в государственном масштабе НОТ — научную организацию труда.
Тогда-то я и ввернул свой вопрос о Молотове. И спросил, не возьмет ли Косыгин Гастева к себе в штат?
Из общего уважения к семье Гастевых я искал только что вышедшую книжку А. К. Гастева «Поэзия рабочего удара». Переплачивать я не мог, деньги у меня водились в копеечных измерениях, пришлось украсть. Был у меня знакомый большевик, Гурвич. Я взял у него книжку Гастева почитать с обещанием отдать и не отдал. Единственный раз в жизни. Книжку я прочитал. До конца. Но учить наизусть не стал.
Чествование Алексея Капитоновича проходило в большом зале. Огромный портрет А. К. Гастева на том месте, где обычно висел вечно живой. Зал не полон, но людей много. Странное дело: почти все знакомые. Со многими за руку.
И за столом президиума тоже почти все по именам знакомые. Я не знал, что все эти ветераны и корифеи все еще функционируют, живы. Председательствовал Сурков. Как теперь говорят, фигура знаковая или культовая. Фигура, короче.
У Н. Я. Мандельштам о нем очень интересно написано. Мандельштам, А. К. Гастев, Сурков, Ю. А. Гастев и — на конце цепочки, связующей имена и времена, — я.
Ю. А. сидит отдельно, боком к сцене. Сосредоточен. Одна рука на спинке кресла своего ряда, другая на спинках предыдущего, голова опущена, лица не видно, не подходите близко. Никто и не подходит. Даже жена с двумя девочками. Говорят, ему тоже слово дадут. От семьи. Как сыну.
Все выступающие, в основном старики, в очень светлых, теплых тонах говорят об Алексее Капитоновиче, каким он парнем был. Веселым, глубоким, находчивым, критичным, предприимчивым, последовательным, многоидейным, строгим к себе, нежным к друзьям. Узнаю отца по сыну.
Каждый припоминает и выделяет последнюю встречу, последний разговор, слово, жест. Сурков вызывает следующего и добавляет:
— Пр иготовиться Юрию Гастеву, сыну поэта.
Как по хлопку стартового пистолета Гастев вскочил и выбежал, выскочил из зала. К этому времени мы уже достаточно хорошо знали его и догадались, что он в буфет, глотнуть наркомовских сто грамм для отваги перед атакой. Вернулся. Его вызвали. Он вышел. Привалился на кафедре, приобнял
— Тут все подряд выступающие говорили про последний день, когда они видели моего отца Алексея Капитоновича Гастева…
Но не было, не было последнего дня.
Последней была ночь!
Его забирали ночью.
Как воры, вломились толпой.
Время грабежей и преступлений…
Эмоциональный заряд был сильный, близкий к истерике, люди в президиуме почувствовали, что и они под подозрением…
Общее состояние беды, болезни.
В Томске
За пять месяцев до окончания аспирантуры я встал в очередь на защиту. Очередь была на несколько месяцев. Я не успел, а когда уехал в Томск на работу, она еще отодвинулась чуть ли не на год. Потом я защитился. Стал доцентом, получил первую в жизни квартиру. По тем временам просто-таки роскошную. Сорок квадратных метров. Трехкомнатную, с балконом и лоджией.
Однажды зимним вечером в квартиру позвонили. Это случалось. Соседи за водкой, друзья с водкой, студенты и аспиранты так, пообщаться.
Открываю — Гастев.
— Что, не узнаешь?
— Узнать-то узнаю, здравствуйте, Юрий Алексеевич! Но вы… Здесь? Заходите.
Пить будете? Водки налить? Откуда у вас мой адрес?
— Пить? Водку? Теплую? Из мыльницы? А чай есть? Смирновы адрес дали. Сейчас все расскажу.
Он снял пальто, шапку, познакомился с женой Люсей, с сыновьями, они уже о нем слышали, сел за стол и стал рассказывать. Вызвал его к себе на Лубянку генерал КГБ N (не помню фамилии) и объяснил, что КГБ — организация серьезная и очень занятая. На шутки времени и сил не хватает. Что Гастев им постоянным своим антисоветизмом и мельтешением во всех подозрительных местах, на всех сходках и явках надоел и исправить его нет никакой возможности. Короче, ультиматум: или добровольно на Запад, или под охраной в столыпинском вагоне, привычным маршрутом на Восток.
Месяц на размышление. Гастев схватился и поехал в Томск, к нам. «Скрываться?» — опешил я. Наступило-таки наконец и для меня время за керосином идти. От судьбы не отвертишься. Говорили мне блатные, что политическая статья — на всю жизнь. На свободе политические не умирают. «А жена как? А дети малые?» — «Да нет. Я всего на несколько дней. В этих краях мой отец в ссылке сидел, и я хочу обо всем этом написать. Но все говорят, что я дотошный, точный в деталях и аккуратный в мелочах. Оказалось, верно. Я должен своими глазами увидеть, как это все выглядит, то, что его окружало, что он видел. Своими ногами прошагать по дорожке, где он ходил, на тот завод, на самом заводе все осмотреть, в избе, где он жил… У меня кое-какие примерные адреса есть. Хорошо бы поднять архивы. Я разузнал, что он тут несколько статей полемических написал и издал. У меня название есть, против кого и приблизительные даты».
Я ему попытался объяснить, что, может, лучше эти пару дней в теплом архиве провести, постель, еда, интересные собеседники… А добираться туда — не знаю куда, транспорт не ходит, голуби на лету замерзают. Он уже все знал и не слушал. Утром поел и пожаловался, что у нас холодная вода недостаточно хорошо идет. Я было пошутил, что зато с горячей водой, слава Богу, проблем нет. Но он, как молодой народник привык по утрам холодной водой обливаться для взбодрения духа, а когда напор слабый, то и кайф не тот.