Я — сын палача. Воспоминания
Шрифт:
А вот Беляков с Бакакой искали место, где бы было дозволено людей плющить бесплатно. А если бы им еще и платили? Почему их не взяли? Может, уже время прошло.
Кроме этих двух к мастерам кулачных уличных боев отнесу и Олега Битюкова. Хотя ни разу не видел, как он дрался. Вернее… Как сказать… Или не говорить лучше?
Однажды стояли мы втроем, Малинин, Олег и я. И Паша безобразно задирал Олега. По интеллектуальной части. Я ему уже пару раз сказал, чтобы он прекратил, но с ним редко, но бывало, отказали тормоза. Одна гадость за другой. Он, конечно, и остроумней Битюши был,
Олег был беззлобен и миролюбив. Разве что если обстоятельства. Драк с ним я не припомню, зато были случаи, когда народ от него шарахался. Разразилась на той же Пушкинской словесная перепалка между нами — нас было мало, и не помню, кто именно, — и небольшой группой незнакомых ровесников. На словах мы их легко победили, они сочли себя обиженными и достаточно сильными, чтобы наказать, поперли, были уже в паре метров, и тут по законам Голливуда к нам сзади подошел Битюша:
— Привет, ребята, как дела?
Супостаты беззвучно исчезли.
Как-то пили на подвернувшейся квартире. Потолки там были такие низкие, что два наших самых длинных, Малинин и Битюков, стали соревноваться-прыгать, кто первый головой потолка коснется. Битюков заметно выше, зато Паша рекордсмен области именно в прыжках в высоту, он первым и достал. Пировали мы еще часов пять, а Малинин больше со стула не вставал, за голову держался.
Не такие уж мы были идиоты, просто молодая энергия кипела. Сумасбродство. Кипение молодых страстей.
У каждого своя юность. Мне кажется, в рамках всесоюзного низ-ззя мы ухитрялись вместить довольно много. Нам бы на Зимний, а еще лучше прямо на Кремль.
Другое отличие этой квартиры — веранда. Тоже исключительно низкая и полностью от стены до стены заставленная пустыми бутылками. Оставлена только тропинка для прохода в дом трезвому человеку.
Вина, конечно, не хватило, и тут кто-то заметил, что среди нас, оставшихся, нет хозяина квартиры и никто не знает, кто хозяин квартиры, как его зовут и как он выглядит. Из этого сделали совершенно резонный вывод, что, значит, нам можно экспроприировать квадратный метр пустых бутылок, чтобы сдать их и купить несколько не пустых.
Нашли мешок. Расширили тропинку, теперь по ней мог пройти и слегка пьяный. Наполнили мешок. И послали нас с Битюшей. Уже было довольно поздно, скоро магазины закрываются. Мне и сейчас понятно, почему послали именно нас. Но объяснить в коротких словах я не смогу.
А на Пушкинской, до которой мы с Олегом дошли минут за двадцать, была щель между домами. Вроде той, на улице Карла Маркса, где в те же времена была мастерская Федорова. В этой дыре на Пушкинской девушка продавала курево. Битюков стал с девушкой любезничать, а для этого просунулся всей верхней частью в ее нору и полностью щель заткнул. А сзади
Время к закрытию. Нам надо успеть сдать и купить. Олег не чует, развлекается. А курильщики, малые наркоманы, стали грубить ему в спину, делать неадекватные предложения и угрожать. Особенно один, значительных размеров, уверенный в себе мужчина в шляпе. Он вышел из очереди, подошел к битюковской заднице, которая торчала из щели, и стал в нее выкрикивать угрозы.
Помолившись, чтобы Олег услышал шум у себя за спиной, я вытащил из мешка бутылку из-под шампанского…
Но Олег и без шума за спиной услышал мою молитву и вылез. Как всегда, сияя доброй улыбкой великана или людоеда. Мужчина снизу вверх посмотрел на Битюшу, отошел и смирно встал в очередь.
Большим можно. Дискриминация.
В этот вечер, в эту ночь, в смысле — уже под утро я сломал деревце в надежде, что оно удержит меня от падения носом в землю, и только с третьего раза попал в ворота дома, в котором мы с мамой жили, все меня уносило и шмякало то о левую стойку ворот, то о правую, а я из последних туманных сил ума удивлялся тому, что днем грузовики свободно въезжают.
А Битюша с Юрой Федоровым и еще двумя ассистентами добыли флаг и до утра ходили строем по городу, выкрикивая лозунг:
— Береги честь смолоду.
Ничего антисоветского. В шесть утра к ним подошел милиционер. И Федоров, он уже почти пришел в норму, сказал ему: «Мы — молодые крымские поэты», показал на Олега Битюкова:
— Это большой талант — поэт Боря Пастернак, его приняли вчера в Союз писателей, и мы все празднуем.
Милиционер уважительно козырнул: понятно, поэты гуляют.
Написал Олег рассказ, кажется единственный за всю жизнь, и его напечатали тут же. А я написал уже несколько рассказов, читал их тет-а-тет редакторам, они хвалили за искренность тона, за точность деталей, но «напечатать совершенно невозможно».
Дискриминация по росту.
И в актерском ремесле у Битюкова не было никаких проблем. Ни образования, ни таланта у него не было, слова своих ролей он выкрикивал с несвойственной ему угрозой и патетикой, даже не пытаясь изобразить реальность. Станиславский орал бы свое любимое «не верю», как только Битюша появлялся бы на сцене. Поэтому его иногда из театров увольняли. Он уезжал в Москву, где на бирже для актеров-неудачников его покупали в первый же день. Да что там в первый же день. Первый же покупатель, приходивший на биржу, тут же покупал именно Олега вне зависимости от своих предварительных планов тут.
А те, за кем он приехал, исключительно талантливые виртуозы, оставались нераскупленными, потому что ростом едва доставали Битю-ше до плеча. Дискриминация по росту.
Как-то Битюков поспорил на бутылку коньяка, что съест шесть порций чебуреков.
В Москве, да, кажется, и по всей стране, порция состояла из двух чебуреков, мягких, но согнуть их вдвое нельзя, порвутся. А в Крыму порцию составляли шесть чебуреков, настолько мягких и тонких, что их можно было в трубочку завернуть. И стоило это, смешно вспомнить, от 32 копеек за порцию в дешевых местах до 42 копеек в ресторанах.