Я — сын палача. Воспоминания
Шрифт:
Собрались мы у Битюковых. У Олега и Риты, у единственных в нашей большой компании, была своя квартира. Сначала татарская, а потом через много лет им дали двухкомнатную с туалетом внутри. Недалеко от театра. У них собирались часто.
Однажды в этой, первой еще квартире устроили интеллектуальный бой быков. Меня не предупредили, но устроители приготовили именно мне роль то ли тореро, то ли быка. Мне в супротивники был избран-назначен Вови Иванов.
Не знаю, почему такое имя — Вови, я думаю, это как-то связано с его национальной внешностью лица, трудно сочетаемой с фамилией.
Он был легендарным. За
Многие пробовали поступить в литинститут. Вроде никто так и не поступил, но рассказов об этом институте было много. А вот во ВГИКе — только Вови Иванов.
Затрудняюсь в сравнении, как он себя с нами держал…
Снисходительность у него из носа капала. Говорил он с нами, как с несмышлеными провинциалами. Он нам излагал. Вменял. Учил. Просвещал. Озарял. Он сыпал именами отечественных корифеев режиссеров и актеров, рассказывал, как именно он дал каждому из них по бесценному совету, которые и приводили тех к успеху, к славе.
Каково это было слушать?
А как он говорил?
Цедил если не сами слова, то мысли, как бы он боится, что мудрость, что глубина этих мыслей разорвет нам мозги.
Ну в общем, не уверен, что удалось передать.
А у меня комплекс. Много их. Я болезненно обидчив и полагал, что именно я и есть тот самый умный человек на земле. Если по-другому сказать, я исключительно агрессивен, даже драчлив, но, поскольку не уродился большим и сильным, драться предпочитаю словами. И в этом преуспел.
Устроители, оказывается, на это прямо рассчитывали, они так и думали, что не выдержу морального угнетения и брошусь в словесную потасовку. Я уже в лагере сидел, и мне уже сам Родя Гудзенко мозги парил, что же здесь, на свободе, я какого-то Вови слушать буду.
Я расстегнул намордник и без предупреждения, в самых грубых словах вцепился этому Вови в глотку (или тут надо Вове?). Нашел ошибки в его цитатах, у меня в башке и своих несколько нашлось. Поймал на неверной, прямо глупой трактовке, на том, что слова одного классика приписал другому. Он полагал, что мы же все равно их не знаем. На лжи поймал, режиссер, о котором он говорил, прославился другим фильмом, до рождения этого трепаного Вови. Его пустолай-ную критику кино французов я обозвал чепухой и объяснил почему.
На наглом, беспардонном, хамском тоне его речи я сплясал тарантеллу.
Ребята, устроители и зрители, а народу набилось человек до двадцати, не каждый день увидишь — коррида, не вмешивались, сидели в чопорных позах под девизом: «Знай наших. Знай и уважай наших!»
А что Вови? Он просто растерялся. Никакого отпора, кроме благоговейного внимания, он не ожидал, к словесным боям приучен не был, соображал постепенно, по складам, и потому на каждое его возражение, а по тону-то скорей оправдание, я ему справа, слева, справа, слева и завершающий прямым обидным в морду. Через полчаса такого словесного мордобоя он вежливо раскланялся, долго жал мне правую руку, благодарил за урок.
А уж как ее жали все остальные, когда он ушел. Чуть не обнимали, хотя у нас это не было принято. В этот вечер я был полным героем. Матадором.
Быком,
Так вот, вернемся к нашим чебурекам. Тридцать третий чебурек волевой Олег пытался себе в глотку пальцами протолкнуть, на следующем сдался, проиграл. Его жена Рита, стюардесса на маршруте Москва — Симферополь, из Москвы привезла бутылку коньяка, и мы исключительно весело отметили это поражение.
Были всякие интеллектуальные игры, викторины, шарады, буриме. Я вышел во дворовый туалет на два очка, только нажал, а из соседней кабинки голос Молли, самой красивой и завидной девушки города:
— Родос, я слышу, что делаешь.
— Еще и посмотреть хочешь?
Мы часто гуляли с Битюковым вдвоем по городу, Пат и Паташон. Тарапунька и Штепсель. Я у Люси спрашивал:
— Мы, наверное, вместе смешно выглядим. В смысле — я.
Она говорит:
— Смешно, но еще гораздо смешнее, когда ты вдвоем с Юрой Га-валовым.
Был такой в нашей компании недолгое время международный мастер по штанге. Квадратный. Он очень заботился о своем внешнем виде, шил на заказ, брюки вдвое шире моих, а от ноги не отщипнуть, он сесть боялся — лопнут. Был он буквально моего небольшого роста, только вдвое шире. Я же говорю — квадратный.
Наши девушки
Тут настало время поговорить о девушках. Во всех наших сцепленных между собой и расходящихся широкими кругами по всему городу компаниях было, грубо, исключительно грубо говоря, три категории девушек. Девчушки, о которых я уже рассказывал, вроде моей Люси и ее подружек, к которым мы относились вполне серьезно, воспитывали их, просвещали и постепенно женились на них.
Были наши подруги, веселые и красивые, с высшим образованием, девушки такие же и постарше меня, самые завидные девушки города, о них я еще расскажу, и были, как сказать… Просто. Девушки. На всех и на каждый день.
Я помню их самих, помню их имена, вспоминаю с теплотой, но писать о них не буду.
Разве что маленькая деталь. О ней, видимо, уже тоже сказано-пересказано, лучше я едва ли сумею. Наши девушки, не хуже теперешних, были и симпатичными, и веселыми, и податливыми. Они и знали все, и умели все. Уровень открытости был другой. Между тем моим временем и нынешним — не только сорок лет, несколько поколений, но двенадцать печатей открытости. Там, где я был в авторитете, были опытные и удачливые любовники и все любили поговорить обо всем этом мягком, женском. С демонстрациями и жестами. Но стоило назвать имя, как я первый, а за мной и все остальные делали замечание:
— Ты говори, говори. Где, как, сколько, куда! Только без имен! На теоретическом уровне.
Даже если две пары располагались на всю ночь в двух комнатах двухкомнатной квартиры и то сходились за общим столом и выпивкой, а то снова расходились по кроватям, за столом, когда все вместе, практически ни гу-гу. Отдаю себе отчет, что нарушаю, но для представления тогдашней атмосферы приведу развязнейшие слова одной из девушек:
— Ну и жизнь, не успеваю трусы надевать.
И это был предел. За пределом! Только потому, что обстановка располагала. Даже между собой девушки делились, конечно, опытом, но не так, как теперь, с ухарством и цифрами. Хотя одна такая. Мира, была и тогда. Про нее много историй, но все запредельные.