Я тебя не люблю
Шрифт:
Мы о чем-то болтали и чувствовали себя очень непринужденно. Я заливал ей про Северную Европу и почему-то про Копенгаген, который я давно хочу посетить. И заглянуть в Христианию – город в городе, район, заселенный хиппи, которых не могут оттуда выселить уже полвека. Судьба Копенгагена с Христианией меня так же беспокоит, как и притягивает. Но боюсь туда не успеть, потому что все идет к тому, что Копенгаген может постигнуть печальная участь таинственной Атлантиды. И при этом я внимательно наблюдал: «Интерес в глазах, давай дальше». А дальше я перешел от глобального потепления к электротехнике и загнул что-то там про электрический разряд, который как
Встреча подходила к концу, мы вышли из кафе и сели в машину, где вдруг набросились друг на друга и стали неистово целоваться. Я сказал, что немного стесняюсь, в ответ услышал ободряющее:
– А ты не робкий.
Я предложил ей проехать ко мне, посмотреть, как я живу. Почти месяц, как я наслаждался долгожданной свободой, и также месяц был свободен от женского общества и от секса тоже. Тогда мне казалось, что я готов начать новую жизнь.
Приглашая новую знакомую к себе, я всего лишь хотел показать ей, где и как живу, и что живу один, и ничего больше. Я ещё не мог отделаться от того самого первого отталкивающего впечатления. Поэтому и предложил так, как будто мне все равно. А мне и вправду было все равно. Она отказалась, я не настаивал. И тут же был вознагражден ее согласием за свою неназойливость.
– Тогда домой, – сказал я.
– Ну так и быть, поедем, посмотрим на твое жилище, – неожиданно услышал я от неё.
Впоследствии она всегда так и реагировала на моё безразличие к ее отказам. Это была ее самая крутая «фишка», от которой у меня мандраж пробегал по всему телу. Она не терпела ни малейшего равнодушия к себе со стороны мужчин. Мужское равнодушие, и мое в том числе, ее оскорбляло. Отказать женщине в любопытстве я не мог, мы поехали ко мне. Квартиру она оглядела деловито и по-хозяйски:
– Наверно, очень дешево купил?
Она уже примеривалась к переезду. Очень было похоже. У женщин это происходит на уровне инстинкта. Это тот, который жилищный и который развит у женщин лучше, чем у мужчин, и не меньше материнского. Этот инстинкт у неё зашкаливал.
После того начала, что было в машине, напрашивалось продолжение – мы опять стали целоваться. Мягко уложив меня на спину, она наклонилась надо мной. А как только я дотронулся до ее плеч, чтобы добраться до лифчика, тут же угадала:
– Ты хочешь мою грудь?
Спрашивать было необязательно. Страстные поцелуи всегда, и особенно те, что были в машине, естественным образом должны, нет – просто обязаны завершаться сексом. Я предложил ей его. Как будто согласившись, она медленно разделась – сначала платье, а потом бюстгальтер были небрежно сброшены на пол. В продолжение игры она наклонилась ниже, коснувшись грудью моего лица, но вдруг замялась:
– Пожалуй, нет. Я сегодня не в форме.
Но, снова увидев, что я не настаиваю, и как бы не желая отказывать сразу, участливо спросила:
– Ну, можно по-другому. Как ты любишь?
Как я люблю, она поняла по моему взгляду, и мне показалось,
– Завтра я прыгаю с парашютом, – нарочито небрежно заметил я, провожая ее. Я хотел порисоваться и показаться еще интересней в её глазах. Её ответ меня убил.
– Зачем, не понимаю смысла, – пожала она плечами.
Утро следующего дня было великолепным – солнечным и ещё не жарким. Я поехал в авиаклуб, где обучался на летных курсах. Мне надо было выполнить обязательный прыжок с парашютом, который постоянно откладывался. На протяжении месяца я приходил на аэродром, надевал парашют, название которого узнал ещё на первом занятии. Наш инструктор так гордо назвал нам тип парашюта – Д-6 (десантный), что я тут же проникся этой его гордостью.
Гордость вскоре прошла, потому что вся эта процедура выхода на аэродром, ожидания прыжка и последующей его отмены мне порядком надоела. Стояла жара, двигатель у Ан-2 нагревался так, что находиться в небе долго было нельзя. Из-за чего мы каждый раз по два часа томились на поле под палящим солнцем. Но в тот день я все же прыгнул.
Вместе с группой таких же любителей острых ощущений я сел в самолет, и мы поднялись на высоту. В самолете сидел спокойно, что меня удивило. Выпрыгнул. Без испуга. Чувствую, что ничего не чувствую. Не испытываю никаких особых ощущений и эмоций. Ничего того, что ожидал при первом прыжке. Ни адреналина, ни холода в пятках, как это было при первом спуске на горных лыжах. Шансы разбиться на горе мне показались намного выше, впрочем, эти шансы уравнялись уже через несколько минут. При приземлении.
Покинув чрево «кукурузника», я полминуты крутился в воздухе. Вспомнил, что надо сжать ноги вместе. Сжал. Выровнялся. Потом кольцо. Считать не стал, дернул. Медленно опускаюсь и завороженно слежу, как приближается земля. Она, родная, приблизилась неожиданно и вдруг. Оттого, что смотрел вниз, разошлись колени, а именно этого делать было нельзя. Моя левая ступня подвернулась, как только ноги коснулись земли. Бросив парашют на поле, я кое-как доковылял до машины.
Далее еще прозаичнее. Травмпункт, растяжение связок, боль, гипс. Я оказался обездвиженным на несколько дней. Нога опухла, увеличившись чуть ли не в два раза, и стала сине-черная, как созревший баклажан. Я приехал к Нине. Нина – моя вторая жена.
Когда и как начинается развод? В постели, в мозгах или в обвинениях по поводу неприготовленной еды? И где он уже заранее запрограммирован? Во взаимных претензиях или в расхождении взглядов на теорию Большого Взрыва? Он начинается всегда, когда в отношения тихо, украдкой вползает скука – как жук-короед, вгрызается в цветущее дерево. Эта дрянная тетка сначала проникает под внешне красивую, но уже ослабленную ссорами и упреками оболочку брака, пользуясь попустительством его учредителей, медленно заползая все глубже, становясь увереннее и бесцеремоннее оттого, что осталась незамеченной, а потом проедает в его тверди длинные, незаметные туннели. И продырявленный таким способом семейный ствол разваливается на отдельные несоставные части.