Я убийца
Шрифт:
– Спасибо большое, Антонина Павловна. Вы даже не представляете, как нам помогли, – Сергей мило улыбнулся.
Лицо женщины покрылось довольным румянцем.
– Да бросьте вы. Чего уж тут. Я всегда готова помочь в хорошем деле.
– А не подскажете ли еще нам, как найти этого вашего программиста? Он здесь?
– Нет его. С ним дело вообще непонятное случилось – пропал он.
– В каком смысле?
– Он как в пятницу на выходные ушел, так его и нет. Не появляется на работе, на звонки не отвечает. Как в воду канул!
– А как его зовут-то хоть? – Александр
– Компьютерщика-то нашего?
– Ну да, его.
– Так Максимов Максим Юрьевич. Душа-человек! Всем помогает, ни с кем не ссорится, его тут у нас все очень уважают. Тихоня такой, уже в возрасте – как-никак почти четвертый десяток. А умный! Что ни спроси – все знает. У нас тут без него просто ужас. Другого бы наш Цербер, – она снова кивнула в сторону директорского кабинета, – давно бы уволил за прогулы, а этого ждет. А может, просто запил он? С кем не бывает? Хотя вроде и непьющий был, – тут же ответила она сама себе.
– А где на них данные получить можно? На обоих?
– Так у меня и можно. Пойдемте. Я вам даже чаю могу согреть, если хотите.
– Штирлиц в юбке, твою мать, – еле слышно прошептал Александр, захлопнул блокнот и убрал его во внутренний карман куртки.
Сергей уже смаковал мысль о том, что у него появилась зацепка и что цепочка начала хоть как-то вытягиваться, смыкаясь разорванными звеньями в единое целое. «Вот почему три пальца. Руслан – первый. Осталось понять, кто еще. По пальцу за любовника. Но причем тут язык? Нужно теперь отыскать этих двоих плюс опросить еще тех, кто с ней общался. Интересно, что там у Пименова? Раскопал он что-нибудь интересное про миорелаксант?», – пронеслось все разом в голове у Сергея.
Глава XXV
Никем не любимый ребенок перестает быть ребенком:
он лишь маленький беззащитный взрослый.
Ж. Сесброн
Я провожу тыльной стороной ладони по правой брови, смахиваю капельку пота. Хотя на улице уже глубокая осень и в воздухе веет морозцем, мне жарко. Вместе с Петром и другими рабочими закидываем бревно на кладку, подгоняем его, осаживаем на место. Работников тут много. Где их Петр только находит? Косматая борода, ряса в опилках, хитрый прищур – прямо апостол собственной персоной, а начинает в душу лезть – самый что ни на есть демон. Все у него с какими-то загадками. Разрушенная давным-давно церковь потихоньку поднимается. Еще немного, и начнем класть переводы для потолков, которые будут уходить в купола. Но прежде необходимо выполнить сложную рубку. Петр ждет особо мастеровитого плотника, но тот все не появляется. С неба начинает моросить.
– А если он не придет?
– То одному Богу ведомо. Может, и не придет.
– Так чего народ держать? Давай в другой раз, – потирая руки и дыша на них теплым воздухом, говорю я.
– Может, ты и прав, – Петр окидывает взором стоящих внизу мужиков. –
Слышится ответная благодарность, легкий гомон, слова прощания, и народ начинает потихоньку расползаться.
– Погода мерзопакостная, – поднимая голову к свинцовым небесам, бурчу я.
– Пойдем чаю попьем. Там самовар должны были согреть. Как на это смотришь?
Я не отрываю взора от неба, ощущаю, как мое лицо покрывается моросью и небольшая капелька дождевой воды скользит по шее, вызывая мурашки по всему телу.
– А молоток не подкинешь, как в прошлый раз?
– Да Бог с тобой. О чем это ты? Не стоит меня вплетать во все это. Лучше пойдем чай пить, – он задирает рясу, чтобы не мешалась, и ловко соскакивает вниз. – Ну, ты идешь али как?
Я все еще наслаждаюсь тем, как маленькие и острые, словно иголочки, капельки покрывают кожу.
– Проходи, проходи. Тут, конечно, не хоромы, но жить можно.
Вхожу в наспех срубленную клетушку, где ничего нет, кроме стола, нескольких стульев и буржуйки в углу, в которую Петр шустро подкидывает несколько поленьев. Стою в ожидании и щелкаю пальцами, пока он разливает душистый чай на травах. Манящий запах заполняет небольшое пространство, и я машинально сажусь за стол.
– Я бы от чего покрепче не отказался, – со смехом говорю я и с прихлебом втягиваю в себя кипяток из стеклянного стакана. Лицо моего собеседника меняется: теперь он явно не похож на святошу.
– Мало тебе было?!
– Да брось, я пошутил.
Воздух становится гуще, а в комнатенку сквозь щели проникает ночная тьма и заполняет пространство.
– Забыл, для чего ты здесь?! Почему выжил?! – голос Петра звучит загробно, борода трясется, а глаза во мгле кажутся красными. – Вино бы вам жрать! А ты знаешь, что двое малолетних детей погибли по вине матери-алкоголички?!
Я опускаю стакан, зубы самопроизвольно начинают скрипеть. Петр привстает, опирается руками о столешницу.
– Ты переживаешь за смерть своих близких, пытаешься исправить то, что случилось, пытаешься повлиять на ход событий, искоренить несправедливость, алчность, предательство, похоть. Хочешь сам стать судьей вместо тех продажных, ряженых в мантии ничтожных кукол. Пытаешься судить их, пусть и таким зверским способом. Ты чистишь этот мир, словно санитар чистит гнойную рану больного от накопившейся внутри заразы. А теперь представь себе, что некоторые сами гробят самое святое – своими собственными руками, без раскаяния, без сожаления?!
Меня знобит: так бывает из-за гипоксии. Хочу возразить, но не могу, а он продолжает. Зверь во мне снова начинает пробуждаться.
– Галина Кудрина и ее благоверный супруг Роман нигде и никогда не работали, пьянствовали всю свою, если можно так сказать, сознательную жизнь, да еще и дрянь всякую по вене пускали. Зато умудрились нарожать, как это нередко бывает, двух прекрасных детишек, Костю и Илью.
– Зачем ты мне это рассказываешь? – хриплю пересохшим ртом, стараясь удержать чудовище внутри себя, но мой благодетель давит на больное.