Я украл Мону Лизу
Шрифт:
Взгляд Жан-Пьера Бусьера остановился на сухом лице Патрика Легро – старик был своенравным, от его слов во многом зависит окончательное решение.
– У меня тоже не будет никаких возражений, – после некоторой паузы отвечал господин Легро, – вряд ли кто-нибудь отважится сказать, что это всего лишь копия. Разумеется, кроме нас, – хмыкнул старик. – Ведь мы же формируем общественное мнение!
– Я тоже не возражаю, – пожевав губами, откликнулся д’Аве. – Но у меня к вам имеется один вопрос.
– Это какой же? – невольно напрягся Жан-Пьер Бусьер.
– А что же будет, если вдруг отыщется настоящая «Мона Лиза»?
– Я думал над этим вопросом.
– Оригинально! – усмехнулся Франсуа Омблин. – Но хозяин картины будет доказывать противоположное.
– Это ничего не изменит. В настоящее время не существует более авторитетных экспертов по Леонардо да Винчи, чем мы. Последующее поколение экспертов также будут ориентироваться на наш вердикт. А предоставленная нам картина займет в Лувре свое место навсегда. Возражение имеются, господа?
– Мы полагаем, что решение разумное, – посмотрев на коллег, ответил Франсуа Омблин. – Но я бы хотел внести некоторое уточнение в формулировку, которая все-таки спасет нашу репутацию, если правда когда-нибудь будет раскрыта. Я предлагаю в нашем заключении написать: «Мона Лиза» находится «в полнейшей сохранности».
Господин Бусьер негромко рассмеялся:
– Вы дьявольский хитрец, в сохранности может находиться не только подлинник, я понимаю, но и копия.
– Разумеется. И когда мы объявим об этом во всеуслышание, то все подумают о том, что мы говорим о подлиннике.
– Если все согласны с таким решением, тогда я предлагаю, после того как уляжется вся эта шумиха вокруг «Моны Лизы», отдать картину на реставрацию: пусть реставраторы подправят сомнительные места.
– И сделают знаменитую дымку Леонардо да Винчи более плотной, – добавил Патрик Легро.
Посмотрев на часы, Жан-Пьер Бусьер сказал:
– На вынесение решения нам понадобилось сорок пять минут. – Едва улыбнувшись, добавил: – И только нам одним будет понятен истинный смысл ее таинственной улыбки. А теперь я приглашаю журналистов. – Распахнув широко дверь, он вышел к репортерам, расположившимся на мягких стульях, и громко произнес: – Прошу вас, господа, пройти в наш кабинет. Мы хотим сделать совместное заявление.
Небольшая комната наполнилась фотографами, державшими наготове фотокамеры, журналистами с открытыми блокнотами и карандашами, в ожидании уставившимися на экспертов. Лица искусствоведов серьезные, преисполненные значимостью собственной миссии, лишенные эмоциональной окраски. Несмотря на внешние и возрастные отличия, они весьма походили друг на друга.
– Итак, господа, – с торжествующим видом Жан-Пьер Бусьер посмотрел на собравшихся, – мне поручено от лица всех присутствующих здесь экспертов и моих друзей… – посмотрел он на коллег, стоявших полукругом у стола, на котором лежала «Мона Лиза», – в ответ лишь легкие улыбки и едва заметные кивки, – сделать заявление… – Вспыхнула магниевая лампа, осветив лицо господина Пьера Бусьера. – Картина «Мона Лиза» находится в полнейшей сохранности, и уже завтра она вернется на прежнее место. Поздравляю вас, господа! – широко заулыбался главный эксперт Лувра. – Сегодняшний день – величайшее событие для всей Франции. Если у вас есть какие-то вопросы, задавайте!
– Господин Бусьер, – вышла вперед Жаклин, – а вы не могли бы поставить картину на столе и встать плотнее, чтобы мы могли запечатлеть вас всех в одном кадре?
– Так сказать, для истории? – снисходительно поинтересовался Жан-Пьер Бусьер.
– Да, конечно.
– Для вас, любезная Жаклин, – продолжал
Эксперты дружно придвинулись, соприкоснувшись плечами. Теперь «Мона Лиза» находилась в окружении мужчин. Верилось, что это общество ей приятно…
– Надеюсь, вас так устроит?
– Вполне, господин Бусьер, – отвечала Жаклин. Белым светом вспыхнула магниевая лампа, на мгновение ослепив присутствующих. – Завтра ваша фотография украсит первую страницу нашего журнала.
– Готовьтесь, господа, вы становитесь знаменитыми, – победно посмотрел Жан-Пьер Бусьер на коллег.
Глава 16
Надеюсь быть вам полезен
1512 ГОД. МИЛАН.
Леонардо подошел к портрету и всмотрелся в правильные женские черты. В груди заболело острее… Синьора Лиза умерла сразу же после написания портрета, и Франческо, убитый непереносимым горем, не пожелал портрет выкупать. Так что портрет остался у Леонардо да Винчи, с которым он более не расставался – в любое, даже самое незначительное путешествие неизменно брал его с собой. И Лиза, как и прежде, продолжала смотреть на него с загадочной улыбкой, как если бы сумела постигнуть то, чего не дано было постичь самому.
Взяв листок бумаги и серебряный карандаш, Леонардо присел на стул перед небольшим потемневшим от времени зеркалом, где в углу отчетливо была видна небольшая, величиной с мизинец, трещина. Разбитое зеркало следовало бы давно выбросить, приобрести другое, уж слишком скверная примета. Однако делать этого Леонардо не спешил. Зеркало оставалось единственным предметом, связывающим его с отчим домом. Сколько же раз он смотрелся в него? Тысячи раз, на протяжении многих десятилетий! Оно знало его совсем мальчишкой, впервые взявшего карандаш, когда он пытался нарисовать кошку, сидящую на полу. Помнило уже юношей, когда он отправился во Флоренцию учиться мастерству художника у маэстро Верроккьо. Наверняка где-то в глубинах своей памяти оно хранило его счастливый образ, когда он впервые повстречал красавицу Цецилию Галлерани. Зеркало видело его в минуты счастья и в трудные часы разочарований. Леонардо вздохнул. Сам он о многом уже не вспоминал, еще больше позабыл, и только зеркало продолжало хранить память о каждом мгновении его жизни. Вот только куда же подевался тот маленький мальчик, что так старательно перерисовывал на листке бумаги пойманных ящериц и стрекоз? Зеркало продолжало изучать его и сейчас, в старости, так почему же он должен менять его на склоне лет? Право, на это нет причин.
В этот раз Леонардо да Винчи решил нарисовать автопортрет. Возможно, лет через двадцать кому-нибудь интересно будет знать, как он выглядел.
С потемневшей зеркальной поверхности на него смотрел старик с длинными седыми волосами и густой широкой бородой. Взгляд внимательный, глубокий. Усмехнувшись, подумал: вполне подходящий образ для какого-нибудь ветхозаветного старца.
Помедлив, Леонардо нарисовал аккуратный овал.
В дверь негромко постучали. В комнату вошел Салаино.
– Маэстро, в городе суета. Французы оставляют Милан, и скоро в него войдут папские войска. Нужно уходить, маэстро. Можно спрятаться на вилле у моих друзей. Там вас никто не будет искать.