Я ваш Тургенев

Сергеев Слава

–  Он симпатичный, - сказала мне недавно другая моя подруга (почему-то среди моих знакомых им интересовались в основном женщины), - он очень милый и талантливый, он просто попал немного не в свое время: всем было не до того, не до литературы; если бы он написал свой роман года на три-четыре раньше, была бы слава. А тогда он написал, и только все пошло - переиздания, телевизор, и вдруг прежняя жизнь обвалилась в 1991 году, какая уж тут литература…

Я ему передал эти слова (а предыдущие не передал) и увидел, как он обрадовался, как ему стало приятно, доброе слово и кошке приятно, а художнику и подавно, художника-то каждый может обидеть… И он велел передать моей подруге привет, и я даже заколебался, а не познакомить ли их, но потом посовестился: мужа подруги я знал и подумал, что это будет нехорошо по отношению к нему.

И, может, зря, подруга была не дура, и ничего серьезного, разумеется, бы не было,

все бы просто немного развлеклись, а мой герой немного больше поверил бы в себя. Потому что что же еще умеют женщины и для чего они вообще нужны, как не для того, чтобы внушить нам веру в свои силы? Потому что его женщины - это была вообще песня, они занимались чем угодно, только не своими мужчинами; потом он же был романтик, хемингуэй и при постоянной жене, которая, кажется, была его немного старше, попадал в длинные параллельные связи, почти гарем. А ничто так не изматывает, как в цирке говорят, «партнеров», как подобные прелести, после которых (теперь-то я сам уже немного поумнел) люди выходят, если пропустить момент и не расстаться вовремя, хотя бы через 2-3 месяца, когда расставаться совсем не хочется, выходят опустошенными и не самыми лучшими друзьями, скажем так.

Так вот, его первая подруга, то есть первая, которую я застал, была, как у Райкина, - врач. Ну не врач, это шутка, она была философ, нет, честное слово, натуральный философ и одно время даже прогремела в определенных кругах своей книгой о Льве Толстом. И, может быть, как философ она, конечно, и была ничего, но как женщина, на мой взгляд, это было нечто. Только русский писатель, к тому же либеральный русский писатель мог найти себе такую подругу и с ней изменять жене, кстати, довольно милой женщине, я как-то раз случайно видел ее. Философ тоже была замужем, причем не просто замужем, а замужем за каким-то не то академиком, не то генералом, как было положено в советские и совсем не положено в наши времена.

А наш герой вообще был старомоден, точнее, почему-то хотел таким быть: демонстративно ругал Льва Рубинштейна, Пригова и компанию, которые тогда стали известны и популярны, позднее пожимал плечами при имени Пелевина и оставался равнодушен даже к классикам авангарда (в тот год как раз была первая большая выставка Малевича) или сделал вид, что остался равнодушен. Зато носил шейные платки a la майор Скоби, [2] много слушал Иглесиаса и однажды, во время очередного обострения политической обстановки, прикрыв дверь, показал мне пистолет системы Макарова и сказал, что все время носит его с собой, на всякий случай. Я уважительно покивал, что я мог еще сделать, я всегда преуменьшал роль личности в истории, я считал, что если пистолет Макарова понадобится, то он уже не поможет. К тому же так поступали герои его нашумевшего романа, то есть махали пистолетом почем зря, брали на себя личную ответственность за происходящее, лично сопротивлялись злу по примеру агента 007, и я не отнесся всерьез к увиденному, - я подумал, что он, может быть, продолжает сочинять какую-нибудь, уже следующую свою историю.

2

Герой романа Грэма Грина «Суть дела».

Кстати, зря я преуменьшал роль личности в истории, очень зря, если бы не личности, много чего сейчас не было бы… Это только ведь кажется, что иного было не дано. Не влезь Ельцин, например, на танк в 1991 году, пусть это трижды анекдот или пусть история совершила круг, не было бы у нашего героя ни уютного кабинета в престижной газете, ни наших разговоров о жизни в этом кабинете, ни его известного романа в пяти переизданиях, ни пистолета Макарова в кармане модного шерстяного пиджака, ни расцвеченной огнями реклам знаменитой площади за окном. И даже не сидел бы я сейчас на дачке в ближнем Подмосковье и не записывал бы всю эту историю на своем портативном компьютере модной марки, периодически поглядывая в окошко на пламенеющий у забора, как напоминание, куст калины.

И даже философ, несмотря на мужа-генерала, скорее всего не смогла бы издать в престижном издательстве свою книгу о Льве Толстом, где многажды упоминались и Бердяев, и Ильин, и Шестов, и Шмелев, и многие другие политические эмигранты. И, скорее всего, не сблизилась бы с ним (кому нужен какой-то непризнанный гений, а не модный писатель?), а он не описал бы их отношения в двух романах и десяти рассказах, один из которых я однажды слышал по радио «Свобода», что-то очень лирическое и со стрельбой. Как у него обычно, герой куда-то бежит, падает, отталкивая любимую от окна, в которое зачем-то стреляют с улицы, сам стреляет в ответ (из того самого пистолета?), опять куда-то бежит, петляет по закоулкам у знакомой «Маяковской»…

Все

это немного напоминало Джона Ле Карре, его усталых шпионов, вернувшихся с холода, но слушать его голос (он сам читал) по радио зимней московской ночью, угадывая знакомых персонажей и даже обрывки наших с ним разговоров, было приятно, и я ему как-то сказал, что вот, мол, было приятно, слышал тут недавно ваш рассказ по вражескому радио.

А он вдруг предложил, поскольку тогда все пытался мне помогать: а не хотите ли сами что-то прочитать у них, я им позвоню? И позвонил, и, перезвонив мне, буднично (хотя в 1993 году это было что-то) сказал: они свяжутся с вами завтра утром, а вы найдите какой-нибудь небольшой законченный текст и заодно заработаете - семь немецких марок минута. И я целый вечер, как идиот, что-то лихорадочно писал, пытаясь закончить, почему-то меня не удовлетворяли те тексты, с которыми я поступал в институт, а новых после поступления все не было. (Трудно, знаете ли, сочинять, когда понимаешь, что рядом сочиняют еще 150 человек как минимум…) И когда, наконец, утром, часов в 11, у меня дома раздался звонок и приятный баритон, представившись (прозвучала известная фамилия), попросил «что-то почитать» и когда я прочитал, баритон обещал перезвонить и перезвонил-таки довольно быстро и сказал, что мне надо подъехать к ним на радио, когда мне будет удобно, для пробной записи, потому что качество телефонной связи в Москве плохое, и продиктовал адрес, который я десятки раз слышал по радио и знал почти наизусть. Я пообещал и с облегчением повесил трубку, потому что вы помните: а) был недоволен текстом, сделанным накануне, б) скорее всего, просто не мог поверить и принять такое простое развоплощение многолетнего мифа.

Помните? ВЫ СЛУШАЕТЕ РАДИО «СВОБОДА»…

И я никуда не поехал ни тогда, ни позднее, и это было, в общем, концом первой серии наших отношений; так сказать, первое действие, занавес, антракт, потому что он искренне не понял, почему я не пошел и даже удивился и обиделся немного: в чем дело? Почему, я же договорился?.. А я не стал объяснять.

По-видимому, то, что я не пошел, ему не понравилось. Это было очень похоже на обычное рас…дяйство и, собственно говоря, отчасти таковым и являлось, - ведь он же не предложил мне издать полное собрание сочинений, почему было не прочитать что-то на радио? И он стал говорить: ну что же вы не пошли, ну ладно, приносите еще заметки, хотя бы в газету, - а я не приносил, причем непонятно даже почему, как-то не писалось, что ли, а может, дух противоречия… И еще я был тогда по уши в одном романе, даже в двойном романе (что я теперь такой умный по этой части), это называется треугольник, triangle - вначале интересно, потом, причем незаметно, изматывает. Но, самое главное, на все остальное, кроме этого triangle, времени не остается.

Еще у меня тогда был один приятель-армянин, очень хороший парень, из Еревана, но искусство, это, наверное, такая штука, в нем все друзья - понятие условное. Чуть позже объясню почему.

Я познакомил его с нашим героем, у армянина был готов роман, в Армении его даже каким-то чудом напечатали, и он в 1993 году носил его по московским издательствам и еще просил деньги на издание у богатых московских армян, которые его, разумеется, кормили «завтраками», потому что эти новые богатые (неважно, кто они, армяне, русские, грузины, евреи) устроены так, что они лучше трижды пропьют эти несчастные 3-4 тысячи долларов, нужные на книгу, чем отдадут кому-то или куда-то. Впрочем, один относительно порядочный человек пару раз оплатил ему перелет Москва - Ереван и обратно, уже немало, но это было все; и я ему предложил попробовать издать его роман по-русски сначала в журнале и познакомил с нашим героем. А поскольку герой был, наверное, тогда настроен помогать молодежи и испытывал по этому поводу, как я уже сказал, всевозможные горьковские позывы, плюс все приезжие с юга очень душевные люди, в общем, вскоре они стали друзьями.

И известный писатель помог моему приятелю напечататься в журнале, а поскольку вещь была хорошая, то приятеля приняли там хорошо, и Н. Н. был доволен, и все говорил мне: ну а вы что же? Приносите тоже что-нибудь, хотя бы рассказы, а я все не приносил, как будто нарочно, и мне не следовало бы к нему ходить-и-ничего-не-приносить, а следовало хотя бы иногда что-то приносить или пока не ходить. Но все было так здорово, здорово с ним иногда общаться, плюс их замечательный буфет, просто какое-то парижское кафе или «Бродячая собака» в дореволюционном Санкт-Петербурге, симпатичных кафе в то время, повторяю, в Москве было не сыскать. Да и приятель, душа нараспашку, почему-то предпочитал общаться с Н. Н. при моем участии, и когда я его пару раз спрашивал: может, не стоит ходить туда с пустыми руками, старик уже несколько раз интересовался, - ереванец поднимал на меня удивленные глаза: почему? Ерунда, мы же просто общаемся как друзья.