Я, Вергилий

Вишарт Дэвид

Валерия обняла мать, подмигнув мне из-за её плеча.

После нескольких дней вынужденного безделья я занимался весь день и весь вечер. Во время Зимних празднеств, конечно, всё закрывается, поэтому неизбежно приходится переключаться на домашние дела. В глубине души я приверженец традиций и считаю, что даже рабы должны иметь выходные дни, но это очень затруднительно, если есть работа и её нужно сделать.

Должно быть, было около полуночи, во всяком случае гораздо позднее того времени, когда я обычно ложусь спать, судя по тому, что глаза у меня болели от напряжения после многочасового чтения при свете лампы. Я слышал все шумы внизу — стук входной двери, негромкие голоса, — но почти не обратил на них внимания, думая,

что это вернулись Валерия и её мать. Затем дверь в мою комнату отворилась и вошёл Прокул, держа лампу. Его лицо было застывшим и безжизненным, как посмертная маска.

— Внизу Марк Котта, Публий, — произнёс он. — У него плохие известия. Корнелия и Валерия...

Больше он ничего не мог сказать. Он жутко закашлялся, повернулся и, пошатываясь, словно пьяный, вышел из комнаты. Лампа выпала у него из рук и разбилась о деревянный мозаичный пол в коридоре. Пока я разделывался с лужей горящего масла, он ушёл. Я слышал, как захлопнулась дверь его кабинета.

Котта ссутулился на стуле в гостиной, обхватив голову руками. Когда я вошёл, он поднял на меня пустые глаза.

— Они мертвы, — сказал он без предисловий. — Убиты. Изнасилованы и убиты. Обе.

Комната поплыла. Я ухватился за стол и держался за него до тех пор, пока не исчезли тьма, застилавшая мне глаза, и звон в ушах. Я сел в кресло напротив Марка.

— Как это произошло?

Круглое мальчишеское лицо Котты (он был всего лишь на год старше меня) было бледным и искажённым, лишённым всякого выражения.

— Они ушли рано, — проговорил он. — Корнелия захотела вернуться домой. Я предложил пойти с ними или послать нескольких дюжих рабов, но они и слышать об этом не хотели. Она сказала, что всё будет в порядке, с ними Кассио и Гета и два носильщика.

Марк глубоко вздохнул. Я сделал знак одному из домашних рабов, ожидающих поблизости от гостиной, чтобы он принёс вина.

— В общем, — продолжал Котта, — они ушли, и мы больше об этом не думали. Через некоторое время услышали, как кто-то стучит в дверь с улицы. Привратник открыл и обнаружил вашего Кассио, скрючившегося на ступеньках, с вывалившимися внутренностями. — Он внезапно усмехнулся — просто изгиб рта, в котором не было никакого чувства. — Между прочим, он тоже уже умер. И Гета. От всех избавились.

Пришёл раб с вином. Он замер с широко раскрытыми глазами, пока я взял у него кубок и протянул Марку. Котта игнорировал его, и меня тоже. Сомневаюсь, что он вообще его видел.

— Это была банда молодых головорезов, так сказал Кассио. Но не люди Клодия. Хорошо одетые, не простолюдины. Наверно, банда Милона, приспичило повеселиться. — Котта закрыл глаза, закачался. — В стельку пьяные, держали мечи, а не кинжалы. Они устремились прямо к ним, разделались с Гетой, потом накинулись на Кассио. Бросили его умирать, пока... занимались с женщинами. — Он поднял голову, стиснул зубы и процедил: — Носильщики, конечно, сбежали. Эти трусливые ублюдки ничего не видели, им за это заплатили.

— Кто это был? Кассио узнал кого-нибудь? — Если нападавшие были отпрысками представителей высшего класса, то наверняка всё так и было.

Котта покачал головой.

— Никого он не узнал. Кроме... — Рука Марка провела линию на щеке. — У главаря была отметина вот здесь. Рубец. А может, родимое пятно.

— Хорошая семья. Рубец на щеке. Его в конце концов будет довольно легко найти.

Глаза Котты расширились. Он свирепо уставился на меня.

— Пошевели мозгами, Публий! — грубо сказал он. — К этому времени ублюдки уже на полпути к Остии [82] . А если его всё-таки поймают, что он получит? Изгнание? — Последнее слово он просто прошипел.

82

Остия —

город в устье Тибра, крупнейшая гавань, основанная в конце IV века до н.э. для обеспечения римской морской торговли.

— За изнасилование и убийство? Конечно, больше чем изгнание, — ответил я.

— Ты меня не слушал. — В голосе Котты звучала горечь. — Он один из людей Милона. Это любимчики Сената. Этих сволочей все любят, с тех пор как они прижали городскую чернь. Думаешь, его передадут общественному палачу [83] , как какого-нибудь ничтожного злодея?

— За убийство и изнасилование жены и дочери всадника [84] — да, конечно. Я так думаю.

83

Палач, — В Риме палачи секли рабов и казнили их посредством распятия. Свободных граждан наказывали ликторы — розгами и отсечением головы.

84

Всадник — член сословия всадников в Древнем Риме. Второе после сенаторов сословие с имущественным цензом 400 тысяч сестерциев, развившееся потом в римскую денежную аристократию. Обычно занятиями всадников были крупная торговля и откуп налогов с провинций. Они имели крупные поместья, занимали административные должности, были юристами и т. п. В позднереспубликанское время были вместе с сенаторами правящим классом. Хотя их политическое влияние было меньше, чем у сенаторов, в их руках сосредоточивались огромные капиталы. Особое значение приобрели во времена гражданских войн как судьи.

— Ох, тебе ещё учиться и учиться. Тебе ещё чертовски многому надо научиться, Публий. — Котта оскалился по-волчьи. — Если мы, настоящие римляне, умираем раньше времени, то это либо из-за войны, либо из-за политики. Никакой другой причины даже и близко нет.

— Где они сейчас? Корнелия и... Валерия?

— Дома. Мы отнесли их домой. Сходи за ними, если хочешь. — Он взглянул в сторону двери, ведущей в кабинет. — Но я бы на твоём месте отправился один.

— А ты? Ты идёшь?

— Нет. — Он поднялся, при свете лампы его глаза вспыхивали по-кошачьи. — О нет. Только не я, Публий. У меня ещё кое-где имеется дельце. Мне есть чем заняться.

Когда он удалился, я тихонько постучал в дверь кабинета, но ответа не последовало, и дверь была заперта. Я двинулся в дом Котты, прихватив с собой полдюжины рабов и двое носилок для тел.

На следующий день рано утром нашли тело знатного юноши, Тита Лютеция Альбина, которое валялось у стены публичного дома в переулке, ведущем от Священной дороги. На правой щеке у него было небольшое красноватое родимое пятно; ему перерезали горло. Под телом лежала камея Корнелии.

19

Через четыре дня мы предали их огню.

Прокул был не в состоянии заниматься необходимыми приготовлениями. Я связался с его братом Секстом, жившим поблизости, и они с женой взялись за это спокойно и очень умело. Самого Прокула с малышом Луцием и его няней до дня похорон отправили в деревню. Меня тоже пригласили с ними, но я чувствовал, что лучше мне остаться на месте и не обременять их своим присутствием. Я облачился в траур и бродил по дому как привидение. Если бы в доме были настоящие духи, я бы обрадовался им, лишь бы только в последний раз увидеть её, услышать её голос. Но их не было, и дом казался холодным, и пустым, и строгим, как старая кость, оставленная на волю ветрам.