Я вернусь через тысячу лет
Шрифт:
Впервые за два года у нас было столько свободного времени. Может, нам специально дали эти полупраздные дни, чтобы мы могли спокойно подумать?
Раньше мы должны были прежде всего запоминать. Чтобы там, на Рите, побольше уметь.
Теперь мы должны думать, чтобы слабые вовремя отсеялись.
Сказать два слова – и тебя оставят. И никто никогда не упрекнет.
Только сам себе станешь противен и никогда потом и нигде не найдешь места.
Вчера ночью Бирута призналась, что чувствует то же, что и я.
– Сашка, –
Я усмехнулся. И не стал рассказывать ей, что чувствую то же самое. Веселенький бы разговор тогда получился!
– Ах, Сашка! – продолжала Бирута. – Если бы можно было хоть когда-нибудь вернуться! Хоть под старость! Хоть ненадолго! Как легко было бы лететь! Может, с нами просто жестко поступили? Может, нас надо было обмануть? И тогда мы улетали бы весело, беззаботно...
– А потом проклинали всех и вся? – спросил я. – А потом стали бы ненавидеть Землю за то, что она нас обманула? Это, по-твоему, было бы меньшей жестокостью?
– Ты прав, конечно... – Бирута вздохнула. – Если бы ты мог еще хоть иногда управлять моими мыслями!..
Она быстро уснула и совсем по-детски сопела мне в плечо, а я не спал долго и все думал, что, слава аллаху, не я один такой урод. Может, всем не хочется? Может, это нормально – что человеку невыносимо больно навсегда покидать родную планету?
Мне очень хотелось поговорить с мамой. Но я боялся. По крайней мере, сейчас. Боялся повлиять на ее решение. Она сама решила лететь. И я, конечно, был очень рад. Но никогда не позволил бы себе уговаривать ее. Или отговаривать. Как она и отец не позволяли себе этого со мной в последние годы.
Я видел, что маме очень трудно. Труднее, чем кому-либо из нас. И все-таки каждый должен пережить это в одиночку.
После ночного разговора с Бирутой я уже был уверен, что все наши ребята решают сейчас эту мучительную, эту последнюю земную проблему. Последнюю – если летишь. И первую – если остаешься.
Однако наши повседневные разговоры были обычными:
– Ты слыхал вчера по радио, что опыты Фризье прошли удачно?
– Слыхал? Ну и что?
– Как что! Телепатический мост между Парижем и Мельбурном! Нам бы с тобой такого Фризье!
– А на кой он нам? Мы там все будем в куче! Достаточно и радиофонов!
– Вот утащат тебя аборигены в свою пещеру – и тогда вспомнишь Фризье! Будешь звать его вместо мамы!
– Не буду! Телепатия всегда была только опытами. И всегда только опытами останется. Никому неохота подставлять свои мозги для постоянного заглядывания...
–...Ребята! Кто взял мою “Греческую мифологию?” Я же ее не дочитал!
– Не грусти! На месте изучишь! Возьмешь себе в переводчицы ритическую жрицу...
– Бери
– Ребята – я серьезно!
– А какой чудак серьезно изучает сейчас греческую мифологию? Сорок лет проспишь – все забудешь.
– И потом у них все наоборот. Вместо Зевса – Афродита. На ритянском Олимпе еще наверняка матриархат...
–...Вот гляжу на эти репродукции и думаю: ведь сейчас люди красивее. Намного красивее, чем в старину!
– Естественный отбор, дружище! Некрасивому сложно жениться. Некрасивой трудно выйти замуж. Вот и потомства у них маловато. Читай древнего мудреца Дарвина. Он открыл это за четыреста лет до тебя. Так что Нобелевскую ты не оторвешь!
Однако и в этот обычный бодрый “треп” однажды прорвалась тревожная струя:
– Ребята! Слыхали? Утром Ральфа Олафссона отправили на Землю!
– Сам просил?
– Галлия его не выдержала. Она просила.
– А ты откуда знаешь?
– Радисты сказали. За завтраком объявят.
– Жаль парня. Не виноват, а остается.
– Не ту жену выбрал...
– Кого-то вместо них пришлют?
– По алфавиту...
К вечеру в столовой Третьей Космической появляются Марат и Ольга Амировы. Марат бледен и как-то очень смущенно принимает поздравления. Конечно, он рад, но, видимо, стыдится показать свою радость. Ведь причина ее – беда товарища. Все-таки незавидно положение дублеров! Ложное какое-то положение. Сиди и жди – кто струсит? кто не выдержит? кто заболеет?
Впрочем, другие дублеры, сидящие в карантине на Земле, сейчас наверняка смертельно завидуют Амировым и даже их смущению в нашей столовой.
После ужина Марат отводит меня в сторону и вынимает из кармана маленький конверт.
– Просили передать, – говорит Марат. – Если я поднимусь, конечно... Почте не доверили.
Марат улыбается. Чуть заметно, краешками губ.
– Лина? – сразу догадываюсь я.
– Да. Прилетала перед началом карантина. Я остаюсь один и разрываю конверт. В нем – коротенькая записка:
“Счастливого пути, Сандро! Спустишься на Риту – вспомни меня. Я буду уже старушкой, но мне очень хочется, чтобы ты меня вспомнил.
Линка-неудачница”.
Все-таки я свинья! Совсем не думал о Лине в последние месяцы. Даже не вспомнил ни разу!
...Многие ждут, что в этот вечер нас соберут для серьезного разговора командиры корабля Федор Красный и Пьер Эрвин.
Но нас никто не собирает. Все идет так же, как шло раньше. Будто ничего не случилось.
Потом только до меня доходит: о чем можно говорить с нами, если сбежавших уже нет? Ведь собрать нас для разговора – значит, оскорбить подозрением...
Честно говоря, я предполагал, что не выдержит Женька Верхов. Однако Женька, видно, крепче, чем я думал.