Я вернусь! Неудачные каникулы
Шрифт:
Я больше не пытаюсь её утешить. Стою и молчу. А она плачет. Быстро темнеет. Становится прохладно.
— Надень кофту, — говорю я.
Она послушалась — надела. В кармане кофточки нашла платок, вытерла мокрые щёки. И кстати — из-за пригорка выскочила машина. Как раз в сторону райцентра. Саша подняла руку. Я поступил более решительно. Я вышел на середину дороги, что должно было означать: или задави, или подвези, так и так погибать.
Шофёр — огромного роста, голова чуть не упирается в потолок кабинки, великаньи руки небрежно
— Куда ехать?
Бас у него — как у артиста Михайлова.
— Полевая сумка… — Саша всхлипнула.
— Погоди, — останавливаю я её и сам, стараясь говорить коротко и толково, объясняю нашу беду.
Оказывается, великан не едет в райцентр. Километров сорок нам по пути, а там он свернёт в сторону. Просим подвезти хоть сорок километров. Это больше половины пути, всё-таки будем ближе к цели.
— Ты, девушка, садись в кабинку, — предлагает водитель.
Неужели Саша согласится?
— Нет, мы вместе.
Правильно. Мы вместе. Я прощаю её неблагодарность за эту жертву.
— Саша, не волнуйся, мы её найдём.
— Ты думаешь?
— Я тебе обещаю.
Кузов машины до половины завален свежей травой. Я полулежу, опираясь на кабинку. Сашу не радует дорожный комфорт. Как мне её развеселить?
— Ты жалеешь, что рядом с тобой я, а не Витька? — ревниво говорю я.
— Нет, не жалею.
— Как ты вообще к нему относишься?
— Хорошо отношусь.
— А ко мне?
— И к тебе хорошо.
— Значит, одинаково — ко мне и к Витьке?
— Одинаково.
Я уверен, что она врёт. Но не могу понять, в чью пользу.
Небо тёмное, ни единой звёздочки не видать. Чёрные поля лежат по обе стороны дороги, смыкаясь невдалеке с густо-синим небом. Фары услужливо расстилают перед машиной на асфальте светлый коврик.
— Саша, тебе холодно?
— Нет.
Я осторожно провожу ладонью по Сашиным волосам. Какие мягкие волосы! Я так и думал, что они такие мягкие, Саша молчит.
А километры с неумолимой быстротой ложатся под колёса нашей машины. Сорок километров — это сорок минут. Вон уже мелькают огни большого села. Это — в двадцати пяти километрах от нашего лагеря. Значит, ещё пятнадцать, и всё.
— Нам скоро сходить, Саша.
— И что же дальше?
— Будем ждать другую машину. Или пойдём пешком. Ты не бойся. Ничего не бойся.
— Я не боюсь.
Опять врёт. Боится. Но я сумею защитить её. Не знаю толком, от кого мне придётся защищать Сашу, но настроен я очень воинственно. Мужское, рыцарское, донкихотское чувство защитника женщин делает меня отчаянным, сильным и гордым. Сашенька, Сашенька, глупая девчонка, ну что бы ты делала тут без меня, одна, в этой чёрной степи?
Машина останавливается на перекрёстке дорог. Я спрыгиваю первым, снимаю с колеса малышку Сашу. Она совсем лёгкая, её можно нести на руках, как ребёнка.
Благодарим нашего богатыря-водителя — я ему ещё там, когда садились, объяснил,
— Счастливо добраться, — говорит богатырь своим густым басом.
Машина вторит ему усиливающимся рычанием. Дразняще посвечивая малиновым огоньком, она уплывает в темноту.
Мы остаёмся одни. Чёрная степь спит. Тучи ползут по чёрному небу. Такая кругом тишина, будто мы с Сашей только что высадились с космического корабля на необитаемую планету.
— Ты не слышишь? — почему-то шёпотом, точно боясь нарушить эту мёртвую тишину, спрашивает Саша.
— Что?
— Ну, машины. Не гудит?
Я вслушиваюсь с таким напряжением, что становится больно в ушах. Не гудит.
— Нет машины, Саша.
Я беру её за руку. Сашина рука вздрагивает. Эх ты, а ещё хотела ехать одна. Тоже мне храбрая муха!
— Слушай, Саша… Ночью машины ходят редко. Мы можем без толку простоять здесь до утра. Какой в этом смысл?
— Ты хочешь… пешком? — робко спрашивает Саша.
— Тридцать километров — это не так страшно. Возможно, нам и не придётся идти все тридцать, нагонит какая-нибудь попутная.
— Что ж… ты прав. Идём.
Саша вздыхает.
— Солдаты делают переходы по семьдесят километров в сутки, — вдохновляю я свою спутницу.
— То солдаты…
— Ты смотри, небо посветлело. Вон луна выглядывает из-за облака.
— Только бы не потерялась эта проклятая сумка, — вздыхает Саша.
— Никуда она не денется!
Сумка не проклятая. Сумка обыкновенная. Но я доволен, что она осталась в машине. Хоть бы на нас напали бандиты. Или шакалы. Тогда Саша наконец поняла бы, что я за человек.
— У нас в техникуме, — говорит Саша, — есть один парень. Павлик Лукашин. Ты чем-то похож на него.
— Да?
Почему-то мне ничуть не льстит, что я похож на этого парня. Может, он выдающийся человеческий экземпляр, да мне-то что? Я хочу походить на себя самого.
— Где он сейчас?
— На Кавказе. На практике. Мы вместе учились в школе.
Что-то мне чудится в голосе Саши особенное, когда она говорит об этом Павлике. Глупо. Вместе учились в школе, вместе учатся в техникуме. Ну и что?
Я смотрю на свои часы со светящимися стрелками. Ого, почти час шагаем. Километров шесть прошли.
— Знаешь, Саша, мы уже километров шесть отшагали.
— Ты думаешь?
Луна то выходит из тёмных облаков, то прячется. Но мрак теперь не кажется таким густым, как прежде, даже когда луна исчезает. Небо не чёрное, а фиолетовое, словно залито чернилами. Вдали, у горизонта, оно прочерчено серебряной полоской.
Мы шагаем, шагаем, шагаем…
Уже не хочется разговаривать. Саша оглядывается — не светятся ли позади фары машины. Ничего не светится. Идём почти три часа. В стороне от дороги видно несколько огоньков — какое-то селение. Ноги подгибаются в коленях. Кажется, конца не будет этой распластавшейся по степи дороге.