Я все еще влюблен
Шрифт:
— А внешняя обстановка! — вставил Маркс.
— Да, и внешняя обстановка складывалась завидно. За Рейном, в Пфальце, уже развернулось восстание против баварцев, которое прикрывало и прикрывает ваш левый фланг. Дальше на северо-запад, в Рейнской Пруссии, в городах Эльберфельде, Дюссельдорфе, Золингене и других, тоже происходило восстание, и хотя оно уже было под угрозой, но еще не подавлено. К северу и северо-востоку от вас — в Вюртемберге, Франконии, в княжествах Гессен и Нассау — всеобщее возбуждение, даже в армии — там достаточно было только искры, чтобы пожар восстания
— Не преувеличиваете ли вы? — настороженно бросил военный министр Эйхфельд.
— Я могу потом представить вам свои выкладки, но сейчас это заняло бы слишком много времени. Поверьте пока на слово. Тем более что дело не только в этом.
— Положим, так, господин Энгельс. — Брентано слегка звякнул по тарелке десертной ложечкой, как бы объявляя о своем вступлении в разговор. — Что же из всего этого следует? Нам надлежало провозгласить коммунистическую республику?
Задетый за живое, ответить на вопрос вдруг решил Маркс:
— Нет, вам, по нашему разумению, надлежало прежде всего и немедленно позаботиться об укреплении базы восстания и о его расширении. Для этого следовало отменить все феодальные повинности, выпустить собственные деньги, централизовать все силы — такие меры придали бы восстанию гораздо более энергичный характер.
— Именно так, — подтвердил Энгельс. — А затем или даже одновременно вы должны были, как нам думается, собрать восемь — десять тысяч регулярных войск и с их помощью расширить восстание, бросив их туда, где революционная ситуация уже назрела.
— Ну, об этом мы слышим с первого дня восстания от нашего главнокомандующего. — Брентано кивнул головой в сторону Зигеля.
— Да, я разработал план перехода в, наступление, — почти вызывающе сказал Зигель. — И очень жаль, что до сих пор никто меня здесь не поддержал. И вот только господин Энгельс… Я рад…
Энгельс заинтересовался:
— Вы не могли бы кратко сообщить, в чем состоит ваш план?
— Он очень прост и энергичен. — Зигель отодвинул от себя тарелку, словно расчищая место для стратегической карты. — Я предлагал двинуть войска на восток, в Гогенцоллерн, и провозгласить там республику. Затем ударить на север, на Штуттгарт, поднять восстание в Вюртемберге. После этого двинуться на Нюрнберг и разбить большой лагерь в сердце охваченной восстанием Франконии. Таким образом, вся Южная Германия оказалась бы в наших руках…
Министры выжидательно смотрели на Энгельса. Он кивнул Зигелю в знак того, что понял его, и негромко, но внятно сказал:
— Ваш план, господин главнокомандующий, хорош, на мой взгляд, тем, что он смел и содержит дельную мысль о необходимости при всех условиях вести наступательные действия. Во всем же остальном, извините, — Энгельс слегка подался в сторону Зигеля, — он представляется мне несостоятельным и даже — ведь мы встретились для того, чтобы назвать вещи своими именами, — авантюристическим.
— Именно это я и говорил! — как бы с вынужденным и горьким торжеством воскликнул Брентано.
— Во-первых, для такого далекого
— Значит, — немного приподнялся от волнения на стуле Эйхфельд, — вы все-таки тоже за поход, но только не на Нюрнберг, а на Франкфурт?
— Да, вы поняли меня совершенно верно. Мы, конечно, за такой поход. Те десять тысяч войск, которые при помощи железной дороги вы легко могли бы собрать за два дня, надо было под лозунгом защиты Национального собрания бросить на Франкфурт, надо было это дряблое Собрание поставить под свое влияние, под влияние восставшего народа. Но, подчеркиваю, это следовало сделать немедленно…
— Совершенно верно! — подал голос Блинд.
— В этом нет никаких сомнений! — поддержал его Амандус Гёгг, тридцатилетний журналист.
— Хорошо, — срывающимся голосом сказал Эйхфельд. — Но вы все время говорите о том, что следовало бы сделать с самого начала. А что, по-вашему, надо делать сейчас?
— Вы, господа, к сожалению, упустили время, — вмешался Маркс. — Обстановка сильно изменилась. По дороге сюда мы видели всюду на баденской земле следы беспечности и среди войск, и среди населения. А проезжая через Гессен, узнали, что генерал фон Пёйкер стягивает прусский армейский корпус. Конечно же, эта сила в ближайшее время будет брошена против Бадена и Пфальца.
— Что касается ваших войск, — Энгельс кивнул в сторону военного министра Эйхфельда, — то у нас сложилось такое впечатление, что кто-то сознательно стремится их деморализовать: эшелоны бесцельно перебрасываются по железной дороге друг другу навстречу; части направляются сегодня в одном направлении, завтра — в противоположном, и никто не знает, для чего это делается. Солдаты недовольны, они говорят: мы совершили восстание, теперь очередь за штатскими, которые должны взять на себя руководство, а они бездействуют и тем губят дело…
— Ну, пересказывать здесь солдатские разговоры, вероятно, необязательно, — поморщился Эйхфельд.
Блинда эта реплика возмутила, он вскочил:
— Скажите, какая брезгливость у вчерашнего лейтенанта! Мы здесь не для упражнения в красноречии и галантности, а для выяснения истинного положения вещей, господин военный министр.
Эйхфельд побагровел, и, видимо, вспыхнул бы скандал, но в это время в дверях раздался какой-то шум, спор, они распахнулись, и, отстранив рукой охрану, в зал стремительно вошел никому не знакомый человек лет сорока с небольшим. Обведя глазами стол и, видимо, решив, что главный здесь Маркс, он направился к нему и, подойдя, громко сказал: