Я здесь...

Ру Тори

— Пойдем, там чуваки настоящие сани нашли, с горы собрались кататься! — и за руку тянет из темного сарая на свет божий. На гору.

В санях уже разместились мама и дядя Костя, несколько пьяных бабушек и панков. Мы тоже запрыгиваем в эти сани, и их сталкивают со склона вниз. Мы летим в далекие дали, ветер свистит в ушах, а лицо покалывают снежинки. Смеемся, визжим. Я сижу у Сида на коленях, он крепко и надежно сжимает объятия. Скорость увеличивается. Я ору. Мама улыбается мне во весь рот, подмигивает.

Господи, как я счастлива. Моя жизнь — ты самая лучшая сказка. Тот,

кто сидит на небе и посыпает меня сверху этим чистым снегом, спасибо тебе! От всего огромного, готового снова лопнуть сердца — спасибо!

Глава 23

На село опускаются синие сумерки, свежий снежок румянится в последних закатных лучах. Бабушки за столами затягивают народные песни, и Сид, уронив мне голову на плечо, надрывается вместе с ними. А я боюсь, что, вдохнув, спугну это абсурдное и прекрасное мгновение, в котором неземной мальчик в косухе на сельской свадьбе поет русские народные песни.

Он держит меня за руку. Крепко. И воздух вокруг до предела наэлектризован.

Выходим подышать на улицу, садимся на деревянное крылечко и до наступления ночи рука об руку разглядываем далекие звезды в морозном небе. Мы говорим обо всем на свете. О мечтах.

— Лик, вот скажи, чего бы тебе хотелось больше всего на свете, а?.. — спрашивает Сид, глядя на меня в упор, так что соврать нет никакой возможности.

— Я хочу, чтобы мной гордилась мама… — отвечаю уверенно, но он только мотает головой.

— Нет, о чем ты мечтаешь? Для себя…

— Так я же ответила! Моя цель — выбиться в люди. А мечты — слишком большая роскошь, Сид.

— Мечты — это даже для меня не роскошь! — Сид сверлит меня насмешливым взглядом.

Мы долго молчим.

— Как думаешь, а кем ты была в прошлой жизни, рыжая? — Он придвигается ближе и обнимает. Он все делает так правильно и в нужный момент, что невыносимо…

— Кем? Кем… Лисой. Рыжей лисой с пушистым хвостом. Я ярче и красивее всех зверей в лесу была. По праву рождения. А ты?

— А я ободранным бродячим котом. Сиамским.

— Почему? — Я помимо воли смеюсь.

— Коты всегда, что бы с ними ни стряслось, улыбаются.

Снова молчим.

— А сам-то ты о чем мечтаешь, Сид? — подаю голос и дую на озябшие пальцы.

Сид надолго задумывается, смотрит вверх, одной рукой поправляет капюшон, а я с ума схожу от его правильного темного профиля, который близко настолько, что мозги превращаются в кашу.

— Я мечтаю о свободе, такой, чтоб как с разбегу — в небо… Мечтаю, чтобы, как в той песне, наяву повторились сказки… Мечтаю понять, как устроен мир и как устроен я сам… Мечтаю остаться здесь, на этой земле, в этой реальности, даже когда меня здесь не будет… Непонятно, да? — Он улыбается. — Вот смотри, Лик: этих звезд, может, и нет давно, но они сейчас здесь, с нами, и мы с тобой видим их свет. Хотелось бы и мне так. Чтобы меня подольше не забывали.

— Разве можно тебя забыть? — восклицаю и тут же спохватываюсь. — Я хотела сказать, разве можно вот так просто взять и забыть человека?

— Забыть, может, и нельзя… —

Сид ежится от мороза. — Но приложить все силы и вытравить тех, кому ты не нужен, из памяти и сердца — вполне.

Поддаюсь порыву и кладу голову ему на плечо.

Как ты можешь быть кому-то ненужным, как?..

Глава 24

А утром, собираясь домой, мама подбивает на преступление:

— Позови этого мальчика, пусть с нами едет.

Вообще-то она видела, что Сид вчера весь вечер от меня не отлипал, но только улыбалась. Но спать великовозрастную дочь уложила все же рядом с собой — из опасений, как бы чего не случилось. Будто Лике пятнадцать лет, а не почти восемнадцать. Хотя правильно она сделала. Я ей за это даже благодарна.

И вот дядя Костя гонит старую иномарку по заснеженной трассе, Сид рядом со мной хлопает глазищами, старается прокатить за благообразного и воспитанного, а сам незаметно гладит мою коленку. Мама с переднего сиденья выспрашивает у него, что да как, только про его возраст деликатно умалчивает. А, может, и действительно не подозревает, насколько он зеленый.

Сид радостно докладывает ей доселе неведомые мне подробности биографии:

— Я в вашем городе недавно, летом переехал. Из Подмосковья. Сейчас с бабушкой живу. Только она у меня старенькая, все время… на даче. Ей свежий воздух нужен. Что? Мама? Мамы и папы у меня нет.

— Прости, Сережа… — Мама краснеет и готова расплакаться, а я в огромном изумлении разглядываю его и в знак поддержки сжимаю теплую руку. Он быстро улыбается:

— Да ничего. Они живы-здоровы. Просто родительских прав давно лишены. Пьют…

Подумать только, вчера он рассказывал мне о том, как живет без самых близких на свете людей — родителей, о том, как пытается не помнить про их существование. Если бы я знала, что у нас столько общего — поддержала бы, ведь моему папаше тоже на меня наплевать… Что я вообще знаю про Сида? Ровным счетом ничего. Даже имени до этой минуты не знала.

Сид просто держит мою руку в своей, но потрясающее доверие и единение душ — тут как тут, и все жизненные силы сейчас находятся в равновесии. Я не решаюсь взглянуть на него — пялюсь в окно на заснеженные поля и голые кусты и глотаю слезы. Как жаль, что в этой жизни наяву для нас не повторятся сказки…

В Центре дядя Костя высаживает Сида у светофора. Тот рассыпается в благодарностях, подмигивает мне, хлопает дверцей и растворяется в смазанном слезливом ноябре.

Когда мы еще увидимся? Даже телефонами не обменялись.

Глава 25

Город сковали морозы, кругом оживление, суета: через три недели наступит новый, 2004-й.

Приближается первая в моей жизни зимняя сессия. После празднования Нового года нам, по обыкновению, дадут пару дней, чтобы прийти в себя — и милости просим на экзамены, дорогие студенты. Ведь десятидневные новогодние каникулы изобретут в нашей стране только в 2005-м… Впрочем, твоих современников, сдающих сессию, они тоже не коснутся.