Я здесь...
Шрифт:
Вот такие дела.
Я не позволяю ему поцеловать себя на прощание, отворачиваюсь. Обойдется.
Бреду домой, и осколки разбившихся планов прозрачным ледком и бутылочными стеклами хрустят под моими тяжелыми подошвами, а глаза предательски щиплет, и дышать тяжело.
Влад даже не понял, что только что с размаху приложил меня лицом в грязь. Никогда я не смогу встать в их калашный ряд со своим рылом. Как ни бейся, как ни рой рогом землю, а я — нищая безотцовщина — лучше, чем есть, все равно не стану…
Но, как сказал бы Сид: «Все, что ни делается, —
Я возвращаюсь в родную привычную рутину и на фоне обиды и злости испытываю грандиозное облегчение.
***
Вечером в гости заезжают Светка с Кидисом — красивые, счастливые. Светка помогает нам с мамой строгать колбаску для салатиков, попутно кушает за двоих, жестикулирует, смеется. И Юрка пялится на нее влюбленными глазами. Все с ними ясно. Рада за них, но бесят жутко. Безмозглые какие-то, два кретина.
Они реабилитируются за свое идиотское сопливое поведение только в дверях, когда Светка, свет очей моих, оборачивается и молвит:
— Лик, если на завтра нет никаких планов, к нам подваливай. Теть Марин, отпусти ее, у вас с дядь Костей наверняка имеются свои задумки на вечер…
А Кидис мне подмигивает.
Глава 27
Телевизионщики молодцы: как могут, поддерживают у обозленного народа новогоднее настроение. С самого утра по телику крутят советские фильмы, в которых люди из уничтоженной страны, наивные и красивые, обязательно находят свое личное счастье и общественное признание. У меня вот пока не получается, сколько ни стараюсь.
Мама запекает в духовке гуся, я к этому процессу не допускаюсь.
Ну что ж, остается только сидеть и разглядывать в зеркале свою физиономию. Да, рыжая, но мама права — есть во мне что-то этакое. У меня красивые темно-изумрудные глаза, гордый профиль, приятная улыбка — все это от папочки.
От нечего делать открываю нашу с мамой общую косметичку и рисую на веках стрелки «а-ля Софи Лорен». И сама пугаюсь своей аристократичной красоты. Ух! Не завидую вам, мальчики, если со стороны вы меня видите именно такой.
Мы канителимся с салатами и бутербродами почти до семи вечера, за это время Светка успевает раскалить телефон:
— Ну где ты, когда будешь?!
— Скоро! Выхожу уже! — огрызаюсь в трубку.
А ведь мне же еще нужно погладить платье. На сей раз выбираю синее: оно короткое, но с косухой и гадами смотрится классно.
А еще прошу маму завить мне волосы крупными локонами.
Дурак ты, Влад. Корми там в лесу оголодавших белок и пей в напряженном молчании кислое дорогое шампанское. С наступающим…
***
Вот уже и двадцать один ноль-ноль, на улице мягкий морозец, хаотично кружатся снежинки. Настоящая новогодняя сказка, только пьяные вовсю валяются в сугробах и нестройно голосят народные
До Светкиного дома три пересадки, троллейбус каждого маршрута приходится ожидать минут по двадцать, вот он, час, и набегает. Плюс дорога.
Подвыпивший народ в троллейбусе дружелюбен, меня поздравляют с наступающим. Какой-то дядька хочет угостить водкой, да налить не во что, а из горла — не по-дамски. Сокрушается, бедный, всю дорогу, пока я не доезжаю до места.
— Не тужите! Найдете с кем выпить. С наступающим! — Я улыбаюсь ему напоследок.
Глава 28
На Светкином крыльце перемигиваются разноцветными огоньками гирлянды, из окон покосившегося дома орет музыка, какие-то тела на фоне занавесок шатаются тенями. Понятно: внутри разгар веселья.
В сенях сеструха в костюме Снегурочки устраивает мне форменный разнос:
— Мы уже думали, что тебя снегом где-то занесло! — Она грозно тычет пальцем в циферблат на запястье.
Мать честная, почти одиннадцать!
Кидис с порога протягивает мне бокал, наполненный до краев шампанским:
— Тут все уже замучились старый год провожать. Тебе штрафная! До дна. Шмотки куда-нибудь закинь, и за стол.
Я выпиваю, и пузырьки смешно щекочут нос. Ноги сразу слабеют, внутри разливается тепло. Сбрасываю косуху, петляю по длинному темному коридору, дергаю за ручки двери нежилых комнат, и одна тихо поддается. Внутри горит тусклый свет, вещи гостей горой свалены на старом диване. А на кровати у стены кто-то сопит и постанывает: что-то рано сегодня народ к любовным утехам перешел. Ну так я не буду мешать, я только куртку положу…
Как нарочно, спотыкаюсь о порожек, топаю, посылаю его по матери, и голубки, ворковавшие на кровати, испуганно поднимают головы. И все мое волшебное новогоднее настроение катится к чертям.
Сид.
Сид с какой-то метелкой на кровати сосется, даже губы у обоих опухли.
Он в секунду подскакивает:
— Лик!
— Да пошел ты!!! — шиплю я тихо, но вложив в слова весь яд. Рот кривится и немеет.
Вот дура, весь месяц нарезала круги под его окошками… А он у себя дома вот так вечера проводил. Красноволосая, а теперь эта… Сколько их у него вообще? И горько до ужаса, и смешно. Смешно!
Стремглав выбегаю из комнаты, в потемках ломлюсь через коридор, спотыкаюсь о чьи-то берцы и чуть не падаю, Сид грохочет следом, хватает за руку, да только я выкручиваюсь. Он снова за меня цепляется, разворачивает к себе и умоляет:
— Подожди! Послушай меня!
Как же бесит. Как бесит! Столько времени из отмеренной мне единственной и неповторимой жизни потратить, столько долгих дней жить с оглядкой на этого урода, тупого подлого сопляка, из-за которого все так и норовит пойти наперекосяк…