Я знаю, что видел
Шрифт:
В дверном проеме абсолютно темно. В этом бесконечном, но ограниченном стенами пространстве одновременно нет ничего и есть все. Тру левый глаз, чтобы сфокусироваться, но избавиться от тумана не удается.
В голове все еще стучит, в промежутках между волнами боли я пытаюсь уцепиться за воспоминания о том, что произошло. Рори напал на меня. Нет, не Рори. Человек. Просто пьяница в парке. Что есть сил впиваюсь пальцами в виски. На мгновение боль уходит, но затем возвращается, а вместе с ней и другая боль, которую я все это время удерживал на заднем плане. Мои ребра. Дрожат ноги. В последний раз затягиваюсь сигаретой, потом выбрасываю ее в канализационную решетку. Поднимаю глаза.
Тьма за дверью тянет меня к себе. Пожалуй, все-таки стоит зайти. Там будет сухо. Всего
– Здесь есть кто-нибудь?
Мои слова летят вглубь дома. Если они натолкнутся на кого-то, если там кто-то есть, я объясню, что просто проходил мимо и увидел открытую дверь. Что я просто хотел уберечь их от возможных преступников, то есть при каких-то иных обстоятельствах и от себя тоже. Никто не отвечает, поэтому кричу снова, но слышу в ответ лишь звенящую тишину.
С надеждой шарю мокрыми пальцами по стене, пока они не находят выключатель. Комната заполняется светом, и под моими ногами появляется аккуратно выложенный симметричный узор из черно-белой викторианской плитки. Слева на меня пялится огромное позолоченное зеркало, украшенное по бокам настенными светильниками с абажурами от Тиффани. Дом какой-то престарелой леди.
Застываю на месте. От ожидания сердце стучит быстрее. Если в других комнатах кто-то есть, они заметят зажегшийся свет, поэтому несколько секунд или минут я стою не шевелясь. Жду. Пока… и ничего.
Наконец сажусь на пол, опираюсь спиной на тяжелую деревянную дверь, дышу ровно. Адреналин сходит на нет, и боль возвращается с новой силой. Меня пробирает дрожь. Сердце замирает. Это начало. Если быстро не высушиться и не согреться, рискую сильно заболеть. Растираю замерзшие пальцы, возвращая им жизнь; когда они снова обретают подвижность, развязываю шнурки и стягиваю с ног кожаные ботинки. Они прилично набрали воды; перевернув, ставлю у двери, чтобы просушить. Оглядываю ступни – они обмотаны пластиковыми пакетами, чтобы сохранять тепло. Отдираю пакеты, а следом и прилипшие мокрые носки. Кожа на ногах мертвенно бледная. Стараюсь не смотреть на волдыри и черноту вокруг ногтей. Отвращение к собственному телу мне всегда казалось странным. Уперевшись босыми ногами в холодную плитку, я встаю, снимаю пальто, встряхиваю, а затем заворачиваю в него ботинки и носки. Оттуда выпадают промокшие газетные шарики, которые я пропустил, а с пола на меня наползает холод, проникая до самых костей. Дрожу. Не спуская взгляда с черной двери на другом конце, я жду, что она вот-вот распахнется и вместе со светом из нее на меня польется чей-то гнев. Напрягаю слух, но слышу лишь стук дождя снаружи. Снова тру виски, вот только одними прикосновениями боль не унять.
Вот бы она хоть на секунду прекратилась, тогда я бы смог поразмыслить.
Подбираю сверток из пальто и ботинок, иду к двери, успевая заметить себя в зеркале. Меня поражает оно, это лицо, я его знаю, но не узнаю. Сожженные непогодой щеки. В глаза бросается борода – всегда о ней забываю, когда представляю себя. Но удивительнее всего глаза. Не только потому, что левый почти полностью заплыл, но из-за самого взгляда – потерянного, отчасти невинного. Размышляя, замечаю вспыхнувший на моем лице гнев, который, как оказалось, я тоже носил в себе все это время.
Перед тем как повернуть ручку двери, еще раз кричу.
Вхожу
К сумраку приспосабливаюсь не сразу, но мало-помалу комната обретает черты. Вижу широкий квадратный эркер и два небольших кожаных дивана вдоль стен. Поворачиваюсь направо и застываю, заметив в углу высокого плечистого мужчину. Впрочем, его силуэт тут же плавно трансформируется в старинные часы. В дальнем углу этой просторной комнаты обеденный стол, к которому аккуратно приставлены стулья. Стою тихо, прислушиваюсь сквозь ритмичные удары сердца в ушах. По обеим сторонам камина – полки, уставленные книгами и пластинками; их ровные ряды защищены стеклом. Встаю на четвереньки, шарю руками по полу. На ощупь ковер необычный. Шелковый. Словно из другого мира.
Ложусь на ковер головой, дышу ровно. Несколько вдохов, и из глаз брызжут слезы. Вскоре, впрочем, я проваливаюсь в сон.
Резко открываю глаза; не понимаю, как долго я спал. Меня встряхнуло и заставило подскочить нечто из прошлого – информация, которую я не могу обработать. Сажусь. Наверняка какой-то звук. С трудом поднявшись на ноги, зажимаю рукой рот, чтобы расширить границы слуха.
В прихожей голоса.
Застываю на месте.
Передняя дверь хлопает, слышу цоканье каблуков по плитке. Врываются два голоса – мужской и женский, – и мне становится ясно, что надо пошевеливаться. Не знаю, что там наверху и даже как туда попасть. Возможно, наверх ведет лестница – та, что справа от стола со стульями. Что, если где-то у лестницы найдется укромное местечко? Не уверен, я ведь обследовал только смежные гостиные на первом этаже. Раньше надо было думать и разбираться. Как и всегда делаю на новом месте. Сначала осматриваюсь, чтобы удостовериться, что оно не занято кем-то другим. Подмечаю выходы и все уязвимые участки, на случай если придется убегать. Почему же я этого не сделал? Как сильно он меня ранил?
Голоса приближаются. Через мгновение дверь откроется и они войдут. Затем загорится свет. Наносекундой позже этот свет обнаружит меня, и я застыну на месте. Застигнутый врасплох без какой-либо возможности сбежать.
В один прыжок оказываюсь у дивана, но тут же вспоминаю о завернутых в пальто ботинках посреди комнаты. Каким-то чудом в темноте успеваю вернуться и подхватить их ровно в тот момент, когда открывается дверь. Еще один прыжок – и я за диваном. Голоса звучат все громче и так же радостно. Мои глаза привыкают к темноте: им помогает свет из открытой двери. Однако там, где я – за кожаным диваном, – и видеть-то особо нечего.
– Да ну! – восклицает женщина. – Так я тебе и поверила!
Щелкает выключатель. И все вокруг обретает яркость.
Глава четвертая
Вторник
Я оставил свою жизнь, чтобы быть одному. Когда думаю об этом – именно в такой формулировке, – чувствую себя идиотом. Быть одному. Пришло же в голову, будто бы на улице я обрету уединение! Когда на тебя не ссут пьянчуги, не гоняет полиция и люди не смотрят мимо тебя, остается небо. Для тебя небо – символ свободы. Это твое бесконечное, ничем не ограниченное я. Но для меня небо – это покрывало. Оно окутывает меня. Затыкает мои глаза и рот так, что я не могу дышать.
Не могу дышать. Распахнув глаза, усилием воли пытаюсь связать свое тело с окружающей обстановкой. Лежа за диваном, вижу лишь отдельные части себя. Грязь под ногтями, въевшуюся в кожу рук сажу, рукава свитера, растянутые и усеянные катышками. Не стоило из страха выдать себя задерживать дыхание. Теперь, когда я в безопасности, надежно спрятался и снова могу выдохнуть, чувствую, что не дышал слишком долго. Утыкаюсь головой в связку пальто и ботинок, выдыхаю в нее.
– Бутылка под полкой, – говорит женщина, – открой, а я поставлю пластинку.