Я знаю, как ты дышишь
Шрифт:
Еще больше, наверное, удивилась бы Люба, знай она тогда, что те, кто к ней случайно подошел, чтобы девушке обувь модную купить, как раз делом о колдунах-то этих и занимались — тут уж, видно, не только судьба была, а прям рок какой-то! Однако Люба про это смолчала, а они и не спросили ни разу. Зато Игорь Анатольич просто душа-человек оказался — и знакомства нужные имеет, и все его знают-уважают. А Любе что? Она тоже понимает, да и делать-то особо ничего не надо: слушай, запоминай да смотри куда надо — и внакладе никогда не останешься! Понимание на это Люба от природы имела, и глаз у нее острый, глаз — алмаз, что называется!
Из обувного бизнеса Люба в конце концов ушла — тяжело сразу два дела тянуть, хотя вначале Бобу туда пристроила. Но только хлопотно сильно было: Боба там, Люба тут… В новом павильоне в обойном ряду, красивом, большом, — аренды много платить, но иначе никак нельзя: надо было себя поставить, чтоб Светка наконец заткнулась и поняла, что за Любу тоже
— Судьба! — важно говорит Люба.
Девицу эту рыжую, Катю, Люба чай пить усадила — хороший чай, дорогой, ароматный, а к чаю и конфеты, и печенье, и шоколад с орехами… Катя эта неизвестно в каком чине — не сказала, — но абы кого Игорь Анатольич не пришлет, верно? И ухоженная девица, сразу видно, не из простых — может, и папа генерал? По семейной линии, значит, пошла. Катя сидит, деликатничает, по чуть-чуть берет, больше слушает, что Люба говорит. На диктофон пишет. Люба не против, понимает. Да и со стороны чего? Сидят вроде как подружки, про свое разговаривают, а со второго этажа Любе глазом наметанным все видно, да и слышно тоже. Вдруг кто войдет, на двери сразу брякнет, Люба и спустится. Да не больно часто сегодня и брякает: зима — не время для ремонтов, и Новый год уже на носу, а кто обои в подарок дарит? То-то и оно… Самое время чайку попить и языком почесать, былое вспомнить…
Сначала у них с Ричардом вообще очень бойко пошло, так пошло, что он просто диву давался, а Люба как раз ничего, будто наперед знала, что так и будет. Как знала, что она, Люба, не всю жизнь в школе как веревкой привязанная к домоводству этому своему останется. Давно Люба это поняла, а потом все так и получилось, как мечтала. Однако не все гладко вышло: как посыпалось на нее все подряд — сначала хорошее, а потом и плохое. Светкино колдовство, сглаз, порча — еле-еле выкарабкалась, добрые люди надоумили, к кому бечь, да и Ричарда как бог послал! Бог — он один на всех, хоть ты белый, хоть черный! А к Любе, небось, еще и ангел специальный приставлен был — от всего ее берег. Потому как колдовство Светкино — оно приставучее было: с одного боку отцепишь, а оно, глядь, и другим вылезло! А как иначе думать, если они с Ричардом честь честью поженились и наладилось у них все: и по торговой части, и по семейной — тут уж Ричард сильно Любу любил, ну и имя ж у нее такое! Приворожила — так всегда говорил. Хоть Любе уж сорок пять стукнуло, не думала она, что женское счастье ей такое привалит — и муж моложе чуть не на десять лет, и достаток в дом… Одно оставалось — как вспомнит, что пережила от Светки, как намаялась, так и крестится. Со Светкой и встречаться не хотела, на рынок всегда другой дорогой шла, чтоб и соблазна черные слова в душу пускать не было, но та, видно, никак угомониться не могла — а иначе как объяснить то, что с Любой потом случилось?
Огромный спрос на Любины обои и на штучки всякие к ним — кантики там, виньетки вырезные-накладные и прочее, — вдруг открылся. Ну, так это вроде и не совсем удивительно — вкус у нее природный плюс вежливое обхождение, да и Ричард чего-то такое всегда советовал. Ричард по всему свету ездил, и Европу повидал, и Африку — конечно, у них там очень по-своему, и часто Люба этого не понимала, и согласна с ним не была, — но все вместе оно как-то совпадало, и вот это-то и было главное! У них в магазине было не как у всех, и поэтому они-то первыми и успевали: вывесят в витрину необычное, что она или он надумают, народ так и прет! Так дело пошло, что Люба ездить не успевала с поставщиками договариваться. Ну, это самое простое было — дорога проторенная: где обувь, там и обои, люди немного другие, а так все одно и то ж, много ума не надо, был бы капитал.
Ехала, Люба, значит, как-то с товаром обратно: за обои расплатилась, они грузовым местом пошли, а ей вышло так, что ни плацкарта, ни купе не было — только одно место и оставалось, спальное. Дорого, а что делать? Не на обоях же куковать — да и холод там собачий, и не пустит туда никто, вот что главное! Пломбой опечатано, да и здоровье дороже. И что такое всю ночь трястись в холоде — да в том же общем вагоне, к примеру? А к их поезду фирменному общего и вообще не предусматривалось!
Через два часа в поезд села, место свое заняла, ноги натруженные вытянула — хорошо! Сейчас чаю с булочкой выпьет и спать ляжет… а утром уже и дома. Чаю только Люба выпить не успела, а заместо чаю выпила коньяку — и изрядно так выпила! Поскольку сосед как вошел, так сразу бутылку на стол и выставил: за знакомство, значит. Если уж совсем начистоту, то Люба как с ним глазами встретилась, так сердце у нее куда-то и провалилось. И ей бы на усы его нахальные не пялиться, а в окошко глядеть и вспомнить, что она теперь уж и Барибобу, и кольцо на пальце имеется — даже и два кольца, все как положено, хоть и не здесь: скромное помолвочное — это когда Ричард ей предложение делал, прямо там, на рынке, а второе уж солидное… Второе Люба сама выбирала. И не гладкое, как у этих, которые из села, а с камнями по кругу… интересное, интригующее, словом. Да Люба и сама интригующая женщина — сколько раз ей мужчины такое говорили, — и этот, который на второе спальное место пришел, тоже сразу на Любу так посмотрел! А у той и в животе отозвалось, и задрожало… и вроде как волна прошла, пронзило ее всю… Ну а потом уже, как коньяку пригубила, она и поняла: точно, пропала!
Пропасть-то она, конечно, не пропала — это только в книгах так пишут, для интересу, — но изрядно покуролесила всю ночь, считай. Попутчик страстный попался — потом уже Люба поняла, что это, может, и не попутчик вовсе был… а Светкино чародейство нашло на нее снова! Понять-то Люба поняла, да поздно хватилась! Оно бы сразу ей скумекать, может, и пронесло бы, но Люба тогда о таком и не помышляла. И опять-таки, сорок пять стукнуло, да и мыслей таких, что она еще может, почему-то не возникало. И Ричард ни сном ни духом не заикался. И у знакомых — одногодок и одноклассников ее — уже сплошь внуки пошли, все кукожатся да морщинами покрываются, одна Люба пока всё расцветает! Дорасцветалась… Да и кто бы мог подумать, что Люба с той единственной ночи, когда ее от коньяка да с комплиментов так занесло, забеременеет?! Она и не думала. Смешно сказать, но первым ее интересное положение Ричард заметил, а она так занята была, что и в голову не приходило, отчего она четвертый месяц прокладок не покупает? Ела Люба всегда с аппетитом и в теле была — да тут еще и Боба на кухне стряпать принялся по-своему, а Любу и упрашивать не надо было. Прибавляла Люба, а Ричарду она такая еще больше нравилась: он худых женщин вовсе не понимал — какая в них красота? Красота была в Любе — он ее чуть ли не на руках носил. На руках бы тоже носил, в прямом смысле, да только Люба себя поднимать не позволяла — что за баловство? — не уронит, так спину подорвет! Что ж она тогда, сама обои таскать со склада будет?!
С обувью они тогда уже развязались: сначала реализатора взяли, а потом и вовсе место продали, Светкиным родственникам, которые со Светкой вместе Любу с рынка выживали, да не выжили, шиш им обломился. Еще и вместо того, чтобы в непогоду, грязь и снег на улице стоять, как Светкина родня, голопузенки, Люба с Бобой в теплый магазин переехали, в комфорт. Жизнь вообще стала как сказка, но все в одночасье чуть не рухнуло, когда Боба ее по животу похлопал, поцеловал и сказал, что давно мечтал. И что ж она, Люба, до сих пор молчит? Сглазить боится или чего другого? Тут Люба и обмерла и чуть в голос не ахнула. И поняла все и сразу: и отчего ее вроде бы подташнивало сперва — подташнивало, да не сильно… Если б как следует мутило, она б тогда поняла и меры бы приняла обязательно — куда ей в ее годы рожать, да еще и неизвестно от кого?! И отчего ей в последнее время казалось, будто в животе что-то шевелится, тоже прояснилось… Зря, выходит, она, дура, на Бобину стряпню грешила — все со специями и травами, да не просто так! Думала, пучит, а ее вот как вспучило: к доктору кинулась, а оно уже и двадцать пять недель! Какой аборт — ребенок уж совсем, считай, живой-здоровый, да и что Боба скажет?! А тот ходит гордый, что ни день, то цветы жене несет, сладости, фрукты, всю квартиру завалил.
Заикнулась Люба только, что однокомнатная для них теперь маловата будет, так он тоже серьезным стал, сказал, что кредит они возьмут, купят двушку, а то и три… вдруг Люба еще рожать будет? У них на родине семьи большие… Люба чуть не плакала — а что поделаешь? А потом вдруг и успокоилась — там, в поезде, один раз было, а с Ричардом, почитай, каждый день — ребеночек наверняка от него! И стала тоже гордая ходить, животом вперед — знай наших! Светка вечно поясницу пуховым платком перевязывала, немочь радикулитная, да внуков уже нянчила, и что такое секс, уже и слово такое, небось, забыла — Володечка не раз говорил, что она в постели бревно бревном, — а тут нате вам с кисточкой! Люба нарочно пару раз мимо прошла — смотрите! Все у меня теперь есть — и счастье семейное, и на волшебство ваше мне плюнуть и растереть!