Я знаю, как ты дышишь
Шрифт:
— Ты серьезно так думаешь? Что я хитрая и двуличная, да?
«Ага! Тоже обиделась!» — злорадно подумала Катя.
— Конечно! Потому что я как раз все прямо говорю!
— Да, прямо! Все прямо и прямо! Ты, Скрипковская, как раз такая! Все себе на уме! Тебе конкретный приказ дают, а ты сама что хочешь, то и воротишь! Только со мной у тебя этот номер не пройдет, так и знай!
— Ну тогда до свиданья вам!
— Эй, эй! Скрипковская!
— У аппарата, — доложила Катя. — Слушаю вас внимательно! Принимаю телефонограмму! Диктуйте! Записываю!
— Э-э-э… —
— Скрипковская-Тодрия. Екатерина Александровна, — дворцовым голосом пропела собеседница прокуратуры. Разговор ей почему-то стал нравиться все больше и больше.
— Ты, Катерина Александровна! — Сорокина пришла в себя быстрее, чем Катя ожидала. — Ты мне тут ваньку не валяй! Ты мне все дело рушишь! От тебя работе один вред! Тебе что приказали? Дома сидеть! А ты что делаешь, а? На рожон лезешь от своей дури!
— Мне дома сидеть никто не приказывал! — не выдержала Катя. — Меня вежливо попросили за свой счет… Именно попросили, между прочим!
— Так ты ж просьб не понимаешь! Тебя не просить вежливо надо было, а на всякий случай в предвариловку закрыть! На весь отпущенный законом срок! А потом еще и продлить! Для твоей же собственной сохранности! Потому что пока тебя еще раз по голове не огреют, ты не угомонишься! Вот накатаю на тебя докладную…
— Вы ж ее уже накатали!
— …про полное служебное несоответствие! То, что я до того написала, это еще цветочки были! Теперь я такое напишу, что тебя даже хлебом торговать в будке возле дома не возьмут! Да, напишу! И все правда будет, между прочим!
— Неужели?! — Катя просто вскипела. — Вот что я вам скажу, Маргарита Павловна! Всю правду про меня даже вы не можете знать! Со всей вашей наружкой, прослушкой и извращенным умственным аппаратом!
— А вот знаю! — упорствовала вредная следачка. — И чем ты занимаешься в служебное время! И даже чем в свободное — тоже знаю, неизвращенная ты наша!..
— И что такого я делаю в служебное время?! На службе я только работой занимаюсь, между прочим! — парировала Катя. — И еще вашими незаконными мероприятиями! Так что я тоже могу докладную написать! И очень подробную, между прочим! Вдвоем хлебом торговать пойдем, если что! А сейчас я занимаюсь чем хочу! Хобби у меня такое, может быть! И вообще, я сейчас не на службе! У меня что? Домашний арест? Или отпуск без содержания, как я понимаю?!..
— Что-о-о? Хле-е-ебом?! Я-я-я?! Да вышвырнуть тебя, мерзавку, с работы, вот и все! Чтобы другим неповадно было! Разжаловать!..
— …и восемь лет расстрела в придачу?..
— …да плевала я на твои подколки!..
— …да вам на всех плевать, Маргарита Пална!
— Да?
— Да!
— Мне вот на людей не плевать!
— Да что вы говорите!
— Я заслуженный юрист, между прочим, а ты!.. Ты!..
— Вы мне не тыкайте! Если вы юрист, так соблюдайте субординацию! Я вам, между прочим, «ты» не говорю!
— Не хватало только, чтобы мне всякие соплячки
— Ага! Я вот сейчас этот разговор, между прочим, записываю! — сгоряча сказала Катя. — И тоже… когда докладную напишу, туда эту запись и приложу!
— Незаконно записанные телефонные разговоры доказательной базой не являются! — завизжала Сорокина так, что у Кати чуть ухо не заложило.
— А вы за мной зато незаконно следите! — парировала она.
— Не-е-ет, голубушка! — торжествующе заявила важнячка. — У меня все законно! На все документик имеется! Бумажечка! Комар носа не подточит!
— Не подточит ваш комар! Да только задним числом все ваши бумажки!
— Ах ты ж… ёж ты ж!.. — Сорокина, видимо, повелась на Катину уловку о якобы ведущейся записи и теперь не могла с ходу выбрать приличного выражения для Катиной гнилой сущности. — Позорище! — наконец выдохнула она. — Погоны бы с тебя прям щас снять! Оборотень ты, Катерина Александровна, самый настоящий! И если тебя… вас… с этим вашим незаконным расследование прикончат, я с себя всякую ответственность снимаю! Вот!
— Вот! — Катя шмякнула на стол начальству крупно исписанный лист.
— Это что? — с бюрократическим недоумением спросил Лысенко, недовольно поднимая глаза от каких-то явно неотложных циркуляров. В другое время Катя непременно удивилась бы, что на лысенковской физиономии, кроме откормленных щечек женатого человека, появились еще и очки, но сегодня они ее не удивляли. И больше удивляться у старшего лейтенанта Скрипковской-Тодрия не было ни желания, ни сил.
— Заявление! — кратко ответствовала она.
— Какое еще заявление?
— Об увольнении!
— Ты чего, Кать? — спросил Лысенко, теперь уже своим голосом, и снял очки. — Ты… чего?
— Ничего! — В ее голосе невольно начали звучать слезы. — Увольняюсь! К чертовой бабушке! В ларек хлебом торговать пойду! Возле дома! Удобно и без нервов! И вообще, как ты там недавно говорил: первый декрет, второй декрет, а потом и пенсия? Не хочу быть обузой отделу, некомпетентная я и вообще оборотень в погонах! Не хочу ждать, пока эти самые погоны с меня снимут принудительно! Сама ухожу!
— Ты чего, беременная? — Из всего выпаленного в сердцах Катей Лысенко уразумел только про какие-то два декрета и не на шутку перепугался. — Если беременная, то я тебя вообще права не имею увольнять! Ты чего такой шум подняла? Кто тебя оборотнем назвал? И к тому же у тебя вроде как отпуск, ты чего на работу заявилась?
— Потому что и не отпуск, и не работа, и Сорокина за мной еще, оказывается, следит! И никакая я не беременная! Подписывай! Ты мое заявление не подписать права не имеешь! А если не подпишешь, я выше по начальству пойду! Как так можно… с живыми людьми… сама мне по телефону позвонила и высказала! Ладно! Я все равно тут никому не нужна! Раз отдел и без меня прекрасно работает! И вообще… я вторую неделю сижу под домашним арестом и без содержания!