Ячейка 402
Шрифт:
Шеф назначил Шарвану встречу в пять, в галерее. Шёл мокрый снег, залепливал стекло «Фольксвагена», дворники мелькали перед глазами. Дорога вилась впереди сделанная, без провалов, несмотря на сельскую местность. Звонить не пришлось – ворота открылись, как только он приблизился к сплошной ограде. Оставил машину на привычном месте. Лаяли собаки, но не видно было ни собак, ни людей. Окна оставались темны. Шарван прошёл через заснеженный двор, однако не к входу в дом, а к отдельному входу в галерею, о котором вряд ли знал кто-то ещё. Нужно было пройти через подсобное помещение с сапками, граблями, лопатами. Леонид Иванович считал галерею
Они давно не встречались лицом к лицу. А в галерее Шарван не был уже несколько лет. Прежде, во времена его юности и молодости, часто бродили они вдвоём из конца в конец, оставляя грязные следы на красном ковре, и говорили, говорили, говорили. Леонид Иванович рассказывал интересные вещи, об искусстве и о человеческих взаимоотношениях. Мог спросить, резко повернув лицо к Шарвану: «А вот ты, зачем ты живёшь? Почему ты не покончил с собой, когда умерла твоя мачеха? А?» Приходилось отвечать: «Не знаю» – и ждать правильного ответа. Ненавязчиво объяснял Леонид Иванович основы жизни, внушал чувство собственного достоинства – ему, забитому детдомовцу. А потом давал способ и смысл существованию. Георгий не любил навязанное ему имя – Леонид Иванович непринуждённо называл его Шарваном. Нуждался в женском тепле – Леонид Иванович нашёл для него Любу.
…Галерея показалась уже, чем Шарван её помнил.
– Здравствуй-здравствуй, – с порога обрадовался Леонид Иванович. Показалось, что он пополнел с их последней встречи, но Шарван давно не верил внешнему виду шефа. После ритуального рукопожатия они ступили на ковёр. Одновременно осветились десятки картин на стенах.
– Ты, наверно, догадываешься, – говорил шеф, – раз я хочу увидеться с тобой здесь, и с глазу на глаз, существует веская причина.
Редко встречались они не совсем из-за занятости и уж вовсе не из скрытности. Леонид Иванович утверждал, что не хочет влиять на Шарвана теперь, когда он – взрослый человек и сформировавшаяся личность.
– Произошло что-то?
– Почему же обязательно – произошло? Разве нельзя по-новому оценить существующий порядок вещей? Хотя ты тоже прав – происходит всегда что-то, это основное условие нашего существования. А основное условие бесед – не рваться напролом к главной теме: подходить к ней медленно, кругами. Сначала перекурить… – Леонид Иванович протянул ему сигарету.
Шарван отрицательно покачал головой.
– Что, до сих пор не начал? Это ты верно… Пожалуй, и я на следующей неделе брошу. Пора, возраст. Спортом займусь… А на этой ещё побалуюсь.
Они задерживались на несколько секунд перед любимыми полотнами Леонида Ивановича, глаза которого наполнялись влажной высотой. Шеф ронял сигарету на ковёр, и Шарван быстро поднимал, хотя знал, что ковры не воспламеняются. Он смотрел на шефа, явно проваливающегося в радость, недоступную ему самому, и завидовал. Ну, картина, ну, тётка немолодая нарисована или, как с левой стороны зала, вообще мазки без смысла и порядка. Где здесь прячется счастье?
Когда они дошли до середины галереи, настроение Леонида Ивановича переменилось. Он сменил дружеский тон на нейтральный и смотрел прямо перед собой, на стены с картинами лишь равнодушно косился время от времени.
– Ты знаешь, что в последнее время становишься всё лучше и лучше? Мне очень нравится твоя аккуратность.
– Не сказал бы… В последнее время было много промахов.
– Нет, там твоей вины не было. А сейчас всё урегулировано. Нет, не скромничай! Последние два года я внимательно следил за тобой и видел, как ты растёшь.
– Вы не давали знать.
– Не хотел тебе мешать. Ты остался таким же точным, как и был. Раньше мне не нравился недостаток фантазии в тебе, но в последнее время ты развил особую изобретательность… Которая, признаю, может компенсировать отсутствие фантазии. Я очень доволен тобой. Очень.
– Спасибо. Только…
– Очень. Единственное, в последней поездке ты намудрил, а? Ладно, ладно, мы тоже люди, должны иногда расслабляться, а как же… А я вижу, ты совсем не смутился. Молодец. Раньше ты смущался. В остальном же – все операции в этом году были проведены блестяще. Виртуозно, я бы сказал.
Впервые за время сотрудничества с Леонидом Ивановичем Шарван почувствовал острое раздражение по отношению к шефу. От этого тона «мой мальчик», от школьного захваливания. Он, насколько мог хорошо, выполнял работу, за которую ему платили. В последнее время всё больше ценил своё одиночество. Зачем этот отческий тон – теперь, когда поздно играть в отчима?
Но тут сам Леонид Иванович сменил тему – резко, будто он ожидал, что Шарван схватит что-то важное из предыдущей речи, и, обманувшись в ожиданиях, решил подойти с другой стороны. С некоторым недовольством он спросил:
– О тебе я знаю всё, как ты понимаешь. Тебе никогда не казалось несправедливым, что ты не знаешь ничего обо мне? Мы почти родственники. Да какое почти – мы же родственники по Лене. По твоей мачехе.
– Не казалось.
– Зря. Я не так скучен, как ты считаешь. Давай сядем – ноги разболелись. Это возраст, Шарван. Послушаешь пару-тройку историй старого родственника?
Они подошли к красному дивану, сели – первым Леонид Иванович, вторым Шарван. Оказались перед блеклой широкой картиной, изображающей трёх сутулых ангелов с расслабленными лицами. И сам Шарван сидел ссутулившись, отчего с непривычки ныли плечи. Он не поднимал их, не желая напрягать.
– Что-то ты не настроен слушать. Не переживай, это ненадолго. Утомлять полной версией мемуаров не буду. Знакомство родителей, зачатие, рождение, детсад, начальная школа… мне самому это скучно. Впрочем, о начальной школе можно было бы сказать пару слов, потому что уже тогда у меня обнаружился некстати высокий уровень интеллекта – исправить, как ни пытались, не смогли. Но неужели тебе, молодому человеку, неинтересно узнать, как я пришёл к нынешнему своему положению?
– Интересно, – взгляд Шарвана побежал от не нравившейся ему картины с ангелами вправо: там была поздняя осень, серые стволы, небо сквозь сетку веток. Потом к следующему пейзажу, неразборчивому отсюда. Если Леонид Иванович на самом деле ценит искусство, почему полотна развешены беспорядочно? Ах да, свобода… Свобода мышления, вкуса. Брать только то, что нужно, так, как нужно. Уже ведь объясняли.
– Ты знал, каким образом я попал в Нидерланды?
– Нет.
– По сути, мне просто повезло, хотя тогда я считал, что так и должно быть. Очень был самоуверенный! Сначала меня перетянули учиться в Москву, но там я больше организационными вопросами занимался, нежели учился, – партийный был. А после диплома, красного, кстати – тогда я даже гордился! – то ли послали, то ли отпустили повышать уровень. Лену, твою мачеху, мы уже были женаты, оставил дома, хотя была возможность перетянуть. Тоже по глупости – не хотел, чтобы мне мешали. Ей не объяснял, она считала, из-за поляка-папы не выпустили. Н-да, интеллект у меня был, а ума не было.