Яд изумрудной горгоны
Шрифт:
Вот тут девица совершенно не сдержала эмоций: в глазах заблестели слезы, а пухлую ладошку она невольно прижала к губам. Вопросительно обернулась к Мейер, но та никакого участия не выказала.
– Вы хорошо знали доктора Кузина? – понял для себя Кошкин.
– Да нет, не особенно… Просто… Господи, страсти-то какие…
Она прижала к лицу вторую ладошку и принялась причитать. Недолго, ее резко одернула Мейер:
– Сизова! Возьмите себя в руки! Вы мешаете господину полицейскому задавать вопросы! – она, будто готовилась, выдернула из рукава платья
– Да-да, конечно… вы простите, господин Кошкин… я просто не ожидала совсем. Он ведь, Дмитрий-то Данилыч, меня за руку тронул и шепнул, чтоб полицию привела… а я и думать не думала, что тут такое!
В отличие от Мейер, Кошкин не одергивал девушку: новостью она и впрямь была потрясена, это было видно и не могло не вызвать сочувствия. Воспитанницы подобных заведений нередко по наивности своей испытывают чувства (или думают, что испытывают) к учителям и докторам мужского пола. Кошкин это понимал и готов был подождать, хоть голова и раскалывалась на части да хотелось поскорее все закончить.
– Расскажите все по порядку, Агафья Матвеевна, – попросил он, когда та все же выплакалась. – Почему вы решили, что вашу подругу нужно отвести к докторам?
– Ну а как же?.. С сердцем ей стало плохо, Феня сама так сказала.
– Феня и раньше жаловалась на сердце? Или это было впервые?
– Вот чего не знаю, Степан Егорыч… – с сомнением произнесла девушка. – Я, по правде сказать, мало с нею говорила, с усопшей.
– Разве вы не были подругами?
– Да не сказать, что подругами… Главной-то ее подружкой Любка была, Старицкая. А я… я даже в комнате иховой не живу. – Сизова опасливо оглянулась на начальницу и чуть слышно призналась: – погадать они меня позвали…
– Погадать? – Кошкин вздернул брови.
– Ну да. Я в этом хороша, все знают. Меня маманя научила и воск в воду капать, и по заварке судьбу предсказывать, и с зеркалом, и на картах, как цыганки. Я все могу! А тут тем более Ведьмина ночь на первое мая!
– Избавьте нас от ваших мещанских замашек, Сизова! – не сумела в этот раз стерпеть ее начальница и даже прикрикнула.
– Так вы для гадания собрались? – уточнил Кошкин. – И что же вы нагадали вашим подругам?
– Ничего не нагадала, не успела, – снова опустила голову девушка. – Только чаю выпили, чтобы по заварке потом истолковать, а Феня к зеркалу села со свечкой. Попросила меня слова какие нужно сказать… Что-то она там увидала, в зеркале-то, это точно, потому как даже глаза заблестели, и дыхание у ней сбилось. Но что! Так и не сказала, за сердце сразу схватилась и упала…
Кошкин теперь куда более подозрительно глядел на девушку:
– Что за чай вы пили?
– Обыкновенный чай… настойку из мелиссы.
– Эти чашки все еще в комнате?
– Куда ж им деться… наутро в кухню отнесем, а покамест в дортуаре. Только Любка сразу их помыла, как Фенечку к докторам отвели. Что ж им грязными стоять всю ночь? Да там самый простой чай был, Степан Егорович, я его каждый вечер пью.
– Какой
– Да конечно недостаточно, Анна Генриховна, я все время голодная… Если б теть Маруся, маманина сестра, гостинцев б не носила – ей-богу, померла б давно с голодухи!
– Вам поголодать бы как раз стоило!
– Анна Генриховна… – уже в голос плакала девушка.
– Анна Генриховна! Я прошу вас! – вмешался Кошкин. Обратился к девушке: – В этот раз кто-то пил ваш чай, кроме Феодосии?
– Конечно… и Любка пила, и я сама. Только Нинка не пила, все зыркала на нас волком из своего угла, даже погадать не захотела.
– Почему? – не понял Кошкин.
Но Агафья объяснить не сумела. Пожала плечами и скривила лицо, мол сама не знает:
– Да она всегда странной была, Нинка. И злая, как черт. – Опасливо глянула на начальницу, а потом на Кошкина: – если вы, Степан Егорыч, думаете, что Фенечку отравил кто, то только у Нинки бы духу и хватило! Ведьма черноглазая! Только не травили ее, бедную. Говорю же, мы все этот чай пили, и все, слава Богу, здоровы.
Кошкин вообще-то и не думал всерьез о том, что девушку отравили. Странности были… но он надеялся, что заключение доктора Нассона их объяснит. В любом случае, он здесь для того, чтобы расследовать убийство докторов – а тут уж точно обошлось без яда.
Кошкин вернулся к главному:
– Агафья Матвеевна, вы заметили что-то необычное, когда привели Феодосию к докторам?
– К доктору, – поправила та, глядя на него теперь с недоумением. – В лазарете ведь только Дмитрий Данилович был… кажется.
– Так кажется, или Дмитрий Данилович был один? – хмуро переспросил Кошкин.
– Один, – куда уверенней ответила девушка. – Только вид у него… и правда необычным был. Сперва вовсе нас пускать не хотел, только выглянул в щель – бледный, взъерошенный. Но как Феню разглядел, что плохо ей, сразу войти позволил. Хлопотать над ней начал.
– Долго вы пробыли в лазарете?
– Нет, не особенно. Рассказали, как все было, а потом он нас отослал. Идите спать, говорит. А потом, как Нинка с Любкой вышли, он мне шепотом велел полицию позвать поскорее. Ну я к Анне Генриховне и побежала…
– Остальные девушки не слышали, как Кузин к вам обратился?
– Не знаю… кажется, не слышали. Это я потом уж им сказала, как от Анны Генриховны вернулась.
– А почему он именно вас задержал, а не кого-то другого? – допытывался Кошкин.
Сизова снова пожала плечами:
– Не знаю… Я с краю стояла, последней выходила – неверное, поэтому.
– А как же Калинин? – не сдавался Кошкин. Не с потолка ведь он там взялся, второй доктор. И не в окно влез. – Его действительно не было в кабинете, вы хорошо помните?
Но Сизова, услышав фамилию, покачала головой еще уверенней, чем в первый раз:
– Как же ему там быть? Его ведь уволили!
«Все-таки уволили?» – отметил Кошкин и теперь поглядел на Мейер. Та поджимала губы и молчала.