Яд изумрудной горгоны
Шрифт:
Флакон с золотой змейкой тоже не нашли, но Кошкин пока не понимал, считать его уликой или нет. Как-никак, единственная, кто вовсе упоминала флакон – Люба Старицкая. И поди разберись, это буйная фантазия юной барышни, намеренная ее ложь или же все прочие действительно не заметили столь интересную вещицу? С не по годам развитыми, смышлеными и наблюдательными воспитанницами институтов благородных девиц Кошкину встречаться уже приходилось, так что он допускал и последнее.
Словом, с флаконом больше вопросов, чем ответов, но вот револьвер, точнее его отсутствие – это улика номер один!
* * *
Весь высший
– Выглядите вы что-то не очень хорошо, Степан Егорович. Никак болеете?
– Голова… немного побаливает, – не стал он отрицать, снова чувствуя жгучий стыд.
И не зря. Глаза Шувалова оставались серьезными, и он недобро хмыкнул:
– В вашем-то возрасте любые гульки должны быть, что с гуся вода. А поутру огурцом – и на службу. А у вас голова… Эх, молодежь!
– Простите, виноват, – сквозь зубы процедил Кошкин.
– Виноват… – передразнил Шувалов. – Раз здоровьем слабы, то и живите соответствующе – с женою живите, с детьми и без лишних потрясений!
– Сватать меня снова не надо, Платон Алексеевич, обойдусь, – из-под бровей глянул на него Кошкин.
– Сватать вас я и не собираюсь. Много чести. Шанс я вам давал, и девушку хорошую нашел. А вы тот шанс профукали и девицу погубили 3 ! Так что теперь сами, как хотите, так и крутитесь.
Шувалов приблизился на шаг, и его синие глаза стали ледяными:
– Главное, не воображайте, что добились всего, чего могли, и теперь можете до старости почивать на лаврах. Как взлетели – так и свалитесь, оглянуться не успеете.
– Понял, Платон Алексеевич, – пробормотал Кошкин, совсем уж раздавленный.
3
Эти события описаны в книге «Слёзы чёрной вдовы»
– О деле лично мне докладывайте. Генерал Тихомиров – мой старинный приятель, я ему пообещал, что злодея из-под земли достанем.
Шувалов зашагал к экипажу, не ответив даже на прощание, а Кошкин жалко огляделся. Слава Богу, никого более поблизости не было, и выволочка осталась без свидетелей. Выволочка вполне заслуженная. Кошкин понимал это и, пока плелся к собственному экипажу, сам себе клялся, что подобного не повторится. А еще вспоминал, где оставил свое пальто, потому как к утру заметно похолодало.
Пальто так и не нашел, зато внутри служебного экипажа, на котором он сюда явился, в самом углу обнаружил плед, накинутый на спинку сидения. Кошкин потянулся уж рукой, чтоб закутаться, но тут ему показалось, будто плед шевельнулся. Сам собою. Кошкин моргнул. Тряхнул головой. Дотронулся и медленно стянул плед.
Под ним, забившись в угол, оказалась девушка. Красивая. Смуглая, с точеными скулами, черными растрепанными волосами и заплаканными ярко-зелеными глазищами. В оборванном платье с голыми плечами.
– Помогите… помогите, господин… – чуть шевеля
Кошкин застыл на месте. Подумал, что с его гулянками точно пора завязывать. Моргнул еще раз, но девушка никуда не исчезла. Тогда он отшатнулся, вышел наружу, чтобы позвать Костенко или хоть окрикнуть возничего – но незнакомка бросилась через весь экипаж, цепляясь за его руки:
– Нет! Нет! Не звать никто! Помогите, господин…
Кошкин смешался. В подобном положении бывать ему не приходилось, и, по правде сказать, он понятия не имел, что делать. Все же следует не глупить и позвать кого-то. Это место убийства как-никак. С другой стороны, девица явно не воспитанница сего заведения – она старше любой из здешних барышень. Лет за двадцать уж точно. И чутье подсказывало Кошкину, что она ехала в этом экипаже от того самого веселого дома, где он провел ночь. Костенко уселся тогда на козлах, с возничим, а Кошкин ни дороги не помнил, ни себя… он бы тогда и слона, вероятно, не заметил.
Так, может, она возле веселого дома и села? Может, она одна из девиц мадам? Сбежала или еще чего?..
А кроме прочего, у нее на руке, чуть выше запястья была огромная ссадина с кровоточащей раной, которую она безуспешно зажимала грязной рукой. Так что уж точно следовало сперва остановить кровь, перевязать, а потом уж выяснять, кто она и как здесь оказалась…
Будь Нассон еще в институте, Кошкин, не раздумывая, повел бы девицу к нему – но доктор давно уехал. Зато дома, на Фурштатской, что в паре улиц отсюда, сидел без дела Воробьев, имеющий к медицине хоть и опосредованное, но все-таки отношение. Забинтовать рану точно сумеет.
– Степан Егорыч! Что у вас там? Помочь? – крикнул возничий, услыхав, наверное, женский голос.
– Нет… все хорошо, – ответил Кошкин прежде, чем понял, что ничего хорошего в сей ситуации нет. И все-таки нехотя велел: – домой, на Фурштатскую.
ВОРОБЬЕВ
Глава 7. Соседи
Кирилл Андреевич Воробьев был человеком тридцати четырех лет, незаурядного ума и весьма привлекательной наружности. В двадцать четыре он с золотой медалью окончил отделение естественных наук физико-математического факультета, а в двадцать шесть блестяще защитил диссертацию на тему «Общая гомеоскопия и учение о следах», вскоре после чего получил степень магистра химии. Труд же его через два года вышел в свет отдельным изданием Санкт-Петербургского университета. Работа поистине замечательная, которую Кирилл Андреевич полагал главным достижением всей своей жизни и весьма гордился, что в любой момент дня и даже ночи мог по памяти зачитать цитату из произвольной части своей диссертации.
В среду первого мая около восьми-сорока пяти утра именно этим Кирилл Андреевич и занимался, покуда производил туалетные процедуры у зеркала в уборной – припоминал цитаты и даже немного сожалел, что мало кто смог оценить и литературную составляющую вкупе с несомненной научной важностью.
Но его прервал шум из передней.
А так как уже восемь-сорок пять, и в это время домашняя хозяйка Серафима Никитична занята на кухне и ей решительно незачем шуметь в передней, то Кирилл Андреевич насторожился. Отворил дверь уборной и, вытирая на ходу полотенцем остатки пены с выбритых щек, вышел в коридор.