Яд желаний
Шрифт:
— Еще и голова болит. — Катя поморщилась.
— Тебе зеленый или черный?
— Откуда такое разнообразие? — удивилась она.
— А это недавно Борька придумал зеленый чай пить. Говорит, в жару хорошо. Я его не понимаю, этот зеленый чай. Ни вкуса в нем, ни запаха. Желтая вода какая-то.
Катя зеленый чай как раз любила, а разбираться в нем ее научила Наталья, которая утверждала, что зеленый чай очень полезен для кожи.
— Давай мне зеленый, — распорядилась она.
Лысенко пожал плечами, бросил в одну чашку пакетик зеленого, а в другую — черного, залил кипятком и придвинул Катерине.
— С сахаром? — спросил он.
— Игорь, ну кто пьет зеленый с сахаром? В крайнем случае — с лимоном.
— А я знаю, как его пьют? Кто вообще хлебает эту бурду… Так что теперь делать будешь, — вернулся
— Его даже эксгумировать нельзя! — Катя с досадой утопила пакетик ложкой.
— Почему? Его что, сожгли?
— Сожгли.
— А кто разрешил родственникам кремацию, если случай явно уголовный?
— Ну, какой уголовный… Пищевое отравление. И вообще, ты что думаешь, в его желудке кто-нибудь пытался обнаружить остатки грибов? Да он мог есть что угодно в день смерти, если на то пошло. Они же все подряд жрут, бомжи эти… Ну, кроме того, ты сам знаешь, как бомжами у нас занимаются. Хорошо еще, что у них практиканты тогда работали, и по всем правилам и вскрытие сделали, и анализ на токсин. Могли же что угодно в заключении написать, например сердечный приступ. Кого волнует, кто будет разбираться, отчего он умер? Он же бомж! А кремировали почему… В том-то и дело, что родственники от него отказались. Ни жена, ни сын не захотели хоронить. А сожгли его за государственный счет, потому что морг, как мне объяснили, не резиновый.
— Так каким макаром ты будешь концы искать?
— Есть у меня одна хорошая мысль! — загадочно произнесла старлей Скрипковская.
— Слушай, выросли они как… — вдруг сказала Дашка, удивленно рассматривая дочерей, которым уже явно стала тесна двойная коляска. На эту неожиданную — ведь все маленькие дети быстро растут — мысль ее натолкнули крохотные штанишки, которые она перед прогулкой случайно взяла из комода вместо нужных запасных. Штанишки эти надевались, когда Саньке и Даньке было от недели до месяца, а сейчас одежку им можно было натянуть едва до колена и ползунки смотрелись кукольными. Дочери же, хоть и были весьма миловидными, куклами не выглядели. В последнее время они вели себя особенно активно: ползали и даже пытались встать на ноги, играли игрушками-погремушками и вовсю агукали. Бабуля, склонная к необоснованным фантазиям, даже различала в их лепете какие-то слова и утверждала, что они начинают говорить.
— Ты смотри, как выросли! — Даша приложила штанишки к спящей Даньке. — Ой, не верится, что они это носили! Я уже коляску с ними поднять не могу, — пожаловалась она мужу.
— Ну, я пока поднимаю.
Они не спеша, наслаждаясь редкими минутами отдыха и общения друг с другом, по очереди катили коляску. Погода на улице была прекрасная: наступил конец августа и солнце уже не палило, а приятно грело. В небе просматривалась та пронзительная эмалевая синева, которая предвещает погожий сентябрь с нарядной листвой и скорое бабье лето. Первого сентября теща принесет домой огромную охапку цветов, которые будут стоять во всех вазах и даже трехлитровых банках, и они будут целую неделю жить словно в оранжерее. Теперь уже — в своей оранжерее. Завтра наконец ремонт будет завершен. Даже как-то не верится.
— Давай до дома пройдемся, — попросила Даша.
— До нашего?
— Ну конечно!
— А мы туда и свернули, — заметил Сашка. — По привычке, наверное. Я, правда, сегодня туда не собирался, но… Ты знаешь, я, конечно, у родителей тоже вроде как дома, но почему-то мне все равно хочется побыстрее переехать обратно к нам.
— А уж как мне хочется! — заверила его жена.
— Ну, мои родители, по-моему, к тебе прекрасно относятся, — осторожно заметил Бухин.
— И относятся, и даже носятся как с писаной торбой! И со мной, и с девчонками. У тебя прекрасные родители, Саш. Честно. Но знаешь, ужасно хочется обратно. Правда, там другая ситуация — получается, что ты живешь с тещей…
— Даш, у тебя тоже прекрасная мама, — поспешил заверить он жену.
— Ну, трения все же случаются.
— А что ты хочешь, она учительница все-таки. А я мент. Та еще парочка. Даш, ты же знаешь, даже если твоя мама чем-то недовольна, я не обижаюсь. В конце концов, она мне сделала самый большой подарок в жизни — родила тебя. — Он потянулся и поцеловал жену в щеку.
Дашка счастливо засмеялась.
— А тут еще и это… с Пал
Они оба помолчали. Саша осторожно катил коляску, стараясь не тревожить дочерей, — пусть поспят подольше. Дашка шла рядом, наслаждаясь прогулкой, комплиментами мужа и отчасти своим положением матери, родившей это чудо природы — двойняшек. Она беззаботно помахивала рукой, и на лице ее блуждала умиротворенная улыбка.
— Даш, а ты стихи сейчас пишешь? — спросил Бухин жену, бережно спуская коляску на мостовую. — Или тебе с малышней некогда?
— Не тряси так, — попросила Дашка, — проснутся. Стихи я всегда пишу. Независимо ни от чего. Они из меня сами выливаются. А почему ты спросил?
— Ну… не даешь ничего последнее время.
— А ты сам не хочешь!
— Даш, давай поссоримся, — задушевно попросил муж, и она засмеялась.
— Если тебе интересно, то они все в прикроватной тумбочке лежат. Бери и читай. Я их не прячу. Ну и о театре я в последнее время написала несколько стихотворений, — сообщила Даша.
— А почему о театре?
— Ну, ты же, когда приходишь домой, все время что-то о театре рассказываешь. И потом, я ведь люблю театр… хоть мы последнее время нигде и не бываем.
— Вот Саньку и Даньку кормить бросишь…
— Нет, — испуганно сказала жена. — Рано еще!
— Во-первых, они скоро все подряд есть станут. Бабуля им вчера по баранке дала, так харчили!
— Им просто зубы хотелось почесать. Они больше перемазались, чем съели.
— Они тебя не кусают? — озабоченно осведомился Сашка.
— Еще чего! Родную мать кусать. Но, ты знаешь, руки уже распускают. Вчера Санька меня так ущипнула! Саш, если хочешь прямо сейчас, то вот! — Дашка порылась в сумке и вытащила несколько исписанных листков.
— Давай, — обрадовался он.
Они уселись в небольшом дворике, под сенью лип, и пока Дашка слегка покачивала коляску, озабоченная тем, чтобы дочери не проснулись, Сашка жадно вчитывался в беглые, написанные рукой жены строчки:
Какой репертуар! Я и умру, играя — Что собственную смерть мне стоит пережить? Распутница — гляди — открыты двери рая, Притворщицам одним в них не дано входить. Что делать мне с тобой, беспечная особа? Комедиантка, фарсы — это для тебя. Офелия? [38] Да брось! И что тебе Гекуба? [39] Ты прожила всю жизнь, саму себя любя… И амплуа твое — солидная матрона, Кухарка, мать семьи — почтенная карга… Ты рвешься представлять любовную истому? Да в зеркало взгляни ты на себя сперва! Ну что ты! Ну, не плачь! Я пошутила, право, Утрись. Весь грим сойдет, куда тебя теперь… Угомонись, к чему трагедий нам отрава, Ведь нам пора кукушку слушать, не свирель! Зачем так близко к сердцу? Не держи обиды. Какая осень! Красок буйство, торжество… Свинья не съест, и Бог, должно быть, нас не выдаст. И слез твоих не стоит это ремесло!38
Офелия — персонаж трагедии У. Шекспира «Гамлет», возлюбленная датского принца Гамлета.
39
Гекуба — персонаж греческой мифологии, нарицательный символ женского горя. Крылатая фраза «Что он Гекубе? Что ему Гекуба?» из трагедии У. Шекспира «Гамлет» стала крылатой и обозначает неспособность человека к сопереживанию.