Ядерная осень
Шрифт:
Он снял с крышки булыжник и, приподняв ее, бесцеремонно сунул руку в рассол и выудил оттуда крупный огурец.
Интересно, выдержит ли его желудок несколько соленых огурцов и полбанки клубничного варенья? Последнее он черпал прямо рукой.
Неприлично рыгнув, Егор откинулся на спинку самодельного кресла из мешков. Наверху затопали, скрипнули старые несмазанные петли, и в погреб ворвался свет.
– Эй, где ты там? Выходь.
Егор не пошевелился.
– Выходь, говорю. Повезло тебе, племянница моя видела, как Манька, коза наша, сама за тобой увязалась.
Егор встал, отошел за стеллаж
– Рюкзак киньте. Без рюкзака не выйду.
– Держи, чудак-человек.
«Чудак не чудак, а без ножа лезть неизвестно куда не собираюсь».
В доме его встретил вскипевший на газовой плитке чайник, тарелка с крекерами и все то же варенье. Ближе к окну на тарелке были разложены бутерброды с домашней колбасой, рядом стояли плошка с квашеной капустой и миска с солеными огурцами. Тонко нарезанное сало и маринованные грибочки дополняли эту картину маслом. Не обошлось и без традиционного запотевшего пузыря с самогоном. Богатое по нынешним временам угощение. Сразу вспомнился дед из пионерлагеря.
Егор покосился на хозяев и без приглашения устроился у стола ближе к двери. Нож он убрал обратно, но поставил на пол рядом с собой рюкзак, тесемки которого предварительно ослабил, а клапан вообще оставил открытым.
– Меня Август Игоревич зовут, а тебя? – спросил хозяин, впрочем, так и не протянув при этом руки. Он принялся разливать самогон по обычным граненым стаканам.
– Егор.
– Ты уж извини, Егор, за погреб-то. Времена нынче наступили тяжелые. Всяк норовит крестьянина обидеть. Ну, за знакомство.
Егор поначалу не хотел пить, но, подумав, что, откажись он, хозяин обидится, махнул жгучую жидкость и, поморщившись, закусил огурцом. Налегая на закуску, он лениво, вполуха слушал рассказ Августа Игоревича о деревенском житье-бытье ровно до того момента, когда тот опять не упомянул о загадочном участковом.
– Это не он ли на древнем таком «газоне» отсюда поехал?
– Нет, на «козлике» наш местный Кулибин поехал в город за деталями. Он эту машину из «Волги» двадцать первой и «УАЗа» собрал. Но корпус родной, конечно. А участковый по району поехал по делам.
– И что, и другие органы власти у вас действуют?
– А как же! Даже собес пенсию продовольственными пайками выдает. Тут военные было организовали раздачу со своих складов, но наш районный начальник с ними договорился, чтобы все чин по чину было.
– Так у вас трудодни еще вернутся.
– А уже. Ну, давай еще по одной дернем, – Август потянулся за бутылью. – Сам-то откуда?
– Из Москвы.
– Москаль, значит. Да ты не обижайся, у нас тут под Воронежем хохлов полно. Мы друг друга беззлобно так называем. У меня дед по матери из-под Винницы. Иван Жмых его звали.
Тут Августа понесло. Он принялся вспоминать всех своих родственников по пятое колено, а Егор в это время думал о том, насколько причудливо нынешнее положение дел. В десятке километров отсюда свирепствуют мародеры, народ мрет как мухи, а здесь тишь да благодать. Может, еще и кино по выходным крутят.
– Что дальше думаешь делать? – Август Игоревич подцепил вилкой тонкий ломтик сала и отправил его в рот.
– А что? – Егор напрягся.
– Да я так просто спросил. Ты ведь небось домой пробираешься. Так?
– Ну,
– А раз так, мой тебе совет: правее к Тамбову держись. Вся гадость от Нововоронежской АЭС к западу ушла. А там и своя, Курская, есть. А еще в Липецке много горело. Не суйся туда, швах. Мы-то поначалу этого ничего не знали. Неделю народ по погребам сидел, нос на улицу не высовывал. Все о Чернобыле-то знают. Все бы ничего – только вот урожай весь собрать не успели. Видел небось, гречиха осыпалась. Ну ладно, давай тяпнем еще по одной, и я тебе кой-чего покажу.
Они махнули, и Август, взяв Егора за руку, поволок его в дальний угол своих просторных хором. Там на стене были развешаны мужские рубашки и женские блузки, миниатюрные сумочки и огромные банные полотенца, платки, шаровары, салфетки. И все это было покрыто вязью разноцветной вышивки. Отдельно лежали скатерти, а простенки между окон занимали картины. На ближайшей красовалась симпатичная мулатка на фоне океана.
Егор открыл рот.
– Вот, можно сказать, наша мастерская и одновременно музей.
– Вы это все сами?
– Да, это мы с женой. Между прочим, охотно покупают. Этим и живем.
Егор смотрел на Августа Игоревича. Его удивляло, что война до сих пор не перевела этого чудака на удобрения. Вообще вышивание гладью, крестиком и прочее шитье у Егора прочно ассоциировалось с томными дородными тетками, изнывающими холодными зимними вечерами от безделья, не с такими живчиками мужеского пола. Энтузиазму и увлеченности, а главное, нескончаемому оптимизму Августа Игоревича можно только позавидовать. Вон он уже полчаса балаболит о своих творениях, не остановишь. И главное, как говорит: «Делаем, покупают, этим и живем». Неужели он думает, что в этом вселенском хаосе нет дела важнее, чем вышить точную копию храма Василия Блаженного на рушнике? Он и сам какой-то блаженный. Долго ли просуществует этот оазис, эта тихая заводь посреди развалин и радиационных полей, посреди бесчинствующих банд мародеров и абсолютного безвластия? Вернется ли этот местный Кулибин, поехавший в город за запчастями? Может, его самого давно уже разобрали на запчасти? А одинокий участковый? Что он сделает с десятком-другим дезертиров, встретившихся на его пути?
Егор вздохнул.
– Вот и я тоже думаю, кому передать свое ремесло, – по-своему истолковал вздох парня Август Игоревич. Он в это время уже прочитал гостю целую лекцию о народных промыслах и плавно перешел к вопросу преемственности. Конечно, ему хотелось выговориться, хотелось похвастаться перед кем-нибудь своими работами. В лице Егора он нашел благодарного молчаливого слушателя. Но слушатель этот на самом деле рассказчика не слушал.
Заверещали надоедливые цикады, с огорода потянуло сыростью.
– Завтра, должно, потеплеет, – Август Игоревич подбросил поленьев в печь. – Хотя кто его знает теперь. Природа просто взбесилась, вернее, это мы ее так.
Егор снял ботинки и забрался под теплое ватное одеяло. Так хорошо было здесь: по-домашнему уютно и спокойно. Нет, врешь сам себе. Неспокойно. Хрупко это спокойствие, ненадежно. Вон в голове-то мелькнула мысль, что свечу-то у окна на столе хорошо бы было и затушить. Иначе, не ровен час…
Веки смыкались, «кот Баюн» исправно делал свою работу.