Ядовитая боярыня
Шрифт:
— Лично я направляюсь в гостиницу, — сказал ливонец. — Я только что вспомнил о том, что мне необходимо составить несколько писем и прочитать мой молитвенник. Я совершенно пренебрег делами и правилами моего ордена. Честь имею!
И он, вежливо поклонившись, зашагал прочь по улице. Флор проводил его глазами и покачал головой.
— Хитрый гусь! Пошел строчить донесения своему магистру…
— Может быть, это не вполне благоприятно? — осведомился Кроуфилд.
— Да нет, — Флор вздохнул. — Он по-своему честный человек. Идем,
— О, наломать дров! — почему-то развеселился Кроуфилд. — Дрова чрезвычайно важны во время пикника!
Связанный Пафнутий лежал на постели и глядел в потолок. Сиделец рядом с ним был теперь другой — Харузин ушел отдыхать, измученный близким присутствием безумия и какой-то особенно тяжкой атмосферой, которую распространяют скорбящие наркоманы, и у ложа Пафнутия остался Лавр. Он тянул четки и негромко пел:
Иисусе мой прелюбезный, сердцу сладосте, Едина в скорбех утеха, моя радосте. Рцы душе моей: «Твое есмь Аз спасение, Очищение грехов и в рай вселение». Мне же Тебе Богу благо прилеплятися, От Тебе милосердия надеятися. Кто же мне в моих бедах грешному не поможет, Аще не Ты, о Всеблагий Иисусе Боже! Хотение мое едино: с Тобою быти, Даждь ми Тебе Христа в сердце всегда имети. Изволь во мне обитати, благ мне являйся, Мною грешным, недостойным не возгнушайся…Неожиданно Лавру показалось, что он слышит второй голос, повторявший не в лад, но очень тихо и скорбно:
— Мною грешным, недостойным не возгнушайся…
Лавр остановился, замолчал. Голос тоже смолк.
— Пафнутий, — позвал Лавр.
Безумец шевельнул глазами, двинул губами.
— Ты меня слышишь? — спросил Лавр.
— Развяжи меня… — пробормотал Пафнутий.
— Опасаюсь я, — ответил Лавр. — Как бы не пришлось снова с тобой драться… Еле совладали, такой ты бык здоровенный оказался…
— Это зелье проклятое так действует… — шепнул Пафнутий. — Сейчас прошло. Я как новорожденный телок — еле лежу, а уж рукой и вовсе пошевелить не могу. Развяжи меня, Лавр.
— Ты помнишь, стало быть, кто я такой? — удивился Лавр. — И имя свое помнишь?
— Да…
— В прошлые разы ты ничего не помнил, Пафнутий. Или ты притворялся?
— Я не притворялся… — Слезы потекли по бледным щекам Пафнутия, слабенькие и жиденькие. Лавр глядел на них и не верил им.
—
Пафнутий кивнул, глотая слезы. И добавил:
— Она всех подле себя держит, не так, так эдак… И полюбовников, и прислужниц, и работных людей… Ее все боятся, а иные жить без ее зелья не могут.
— Так и Харузин говорил, — задумчиво молвил Лавр. — Видать, расплодились впоследствии эти Туренины… Надо бы это зловредное племя под корень извести. Согласен ты со мной?
— Я, Лаврушка, сейчас на все согласен, — пробормотал Пафнутий. — Развяжи меня… Больно.
— Терпи, — сказал Лавр. — Я здесь один. Развяжу тебя — после не поймаю, а ты человек опасный. Что у тебя на сердце?
— Ничего…
Но Лаврентий недаром был «медвежонком», выросшим среди разбойников, — он хорошо видел, когда у человека на сердце прячется какая-то тайна.
— Лучше скажи мне сейчас, — пригрозил Лавр, — иначе тебе будет очень больно, Пафнутий. Ты предать нас хочешь.
— Нет! — вскрикнул Пафнутий тоненько и зарыдал, как женщина, в голос.
Лаврентий отвернулся от него и снова начал петь. Тогда Пафнутий прошептал еле слышно:
— Туренина хочет, чтобы я отравил царя.
Лавр сделал вид, что не слышит. Он продолжал выводить слова своей молитвенной песни:
Исчезе в болезни живот без Тебе, Бога, Ты мне крепость и здравие, Ты слава многа. Радуюся аз о Тебе и веселюся, И тобою во вся веки, Боже, хвалюся…Пафнутий повторил, чуть громче:
— Авдотья дала мне яд, чтобы я отравил царя!
Лавр замолчал и быстро повернулся к связанному, взял его за руки, нежно и одновременно сильно стиснул:
— Ты уверен?
— Да, Лаврентий, в этом я уверен…
— Фиал при тебе?
— На груди. Вы не нашли его, когда меня хватали.
— Это потому, что мы тебя не обыскивали, — сердито пояснил Лавр. — Вот единственная причина. Поверь мне, Пафнутий, если бы я решил тебя обыскать, то нашел бы что угодно, даже маковое зерно у тебя за щекой!
Пафнутий тяжело вздохнул, полотенца, туго стягивающие его грудь, впились в тело, и под рубахой обрисовались очертания крохотного пузатого сосудика.
Лавр осторожно извлек в прореху ладанку с зашитым в нее фиалом. Разрезал шнурок и завладел сосудом. Там действительно плескалась какая-то жидкость — всего несколько капель.
— Осторожней, — шепнул Пафнутий, — это страшный яд, клянусь тебе!
— Он убивает? — спросил Лавр. — Или вызывает безумие?
— Безумие… Спаси меня, брат Лаврентий! — Пафнутий забился, пренебрегая болью, которую доставляли ему путы при их натяжении, зарыдал, затрясся. Глядеть на него было страшно и жалко.