Ядовитое жало

Далекий Николай Александрович

В ту же ночь Серовол вместе с почтарем Васей Долгих выезжал куда-то, а утром едва очухавшемуся фальшивому Когуту был устроен первый допрос. Незадачливый воспитанник Ганса - Комаха плакал, каялся, оправдывался. Он клялся, что Ганс, посылая его в отряд, не требовал, чтобы он передавал информацию или чем-либо другим вредил партизанам. Перед ним будто бы поставлена совершенно иная задача - капитально укрепиться в отряде, добросовестно выполнять все приказы командиров, завести дружеские отношения с ними и встретить конец войны с незапятнанной репутацией храброго, заслуженного советского партизана. Только тогда будто бы должна была начаться его настоящая работа, которую

Ганс обещал щедро оплачивать. По требованию Серовола, Комаха тщательно вычертил план кабинета Ганса, указав место, где стоит сейф, в котором шеф хранит документы.

Комаху посадили в погреб и приставили к нему часового.Вечером начальник разведки, оставив Юру на хозяйстве, укатил куда-то с Петровичем и Сергеем на той самой бричке, которую пригнал в отряд Чернецкий. Сергей, поправив на голове кубанку, махнул рукой на прощание, и Юра еще раз увидел блеснувшие под усами прекрасные белые зубы.

Вернулся Серовол под утро, один. Он передал Юре мешок и попросил аккуратно сложить находящиеся в нем вещи. Это была одежда Сергея - его кубанка, китель, галифе, сапоги. Юра не очень-то удивился частенько люди, уходившие на задания, одевались по–иному, чем обычно. Изумило его другое - выпавшие из кубанки какие-то странные, слипшиеся волосатые предметы. Юра поднял их, поднес к окну, расправил и ахнул. В его руках были усики и бачки Сергея, оказавшиеся искусным произведением какого-то театрального парикмахера.

— Что, Юра? — заметив замешательство своего помощника, спросил Серовол. — Неужели так и не догадался, что Сергей — женщина? Тоже мне разведчик. Впрочем, хорошо — если ты не заметил, то другие и подавно. Кстати, как у тебя идут дела с версией, какую я просил разработать?

— А никак, товарищ капитан, — ответил Юра. Он все еще смущенно рассматривал бачки и усики «Сергея».

— Тогда давай Комаху ко мне, я с ним побеседую, а ты садись на велосипед и дуй на ту» самую полянку. Помнишь, как, по словам Ковалишина, развивались события?

— Конечно.

— Вот разложи гильзы там, где они лежали, и измерь все растояния шагами. Повторишь путь Москалева, путь Ковалишина с того момента, как Ковалишин увидел вылезающего из кустов Москалева, и сравнишь все это во времени.

Юра снова был потрясен. Он догадался, что Серовол еще там, на поляне, усомнился в правдивости рассказа Ковалишина. Обстоятельства гибели Валерки, еще секунду до этого казавшиеся Юре такими ясными, точными, определенными снова обрели таинственность, стали загадкой.

Ганс уже целую неделю вел трезвую и благонравную жизнь, которой могли бы позавидовать многие баптистские проповедники, и по этой причине ходил злой как черт. Во время операции на улице святой Терезы, удачно выполненной бандитами Канчука, был совершенно случайно убит какой-то полицай. Начальник местной полиции поднял по этому поводу шум и вой, и Ганс, не долго думая, заехал ему в физиономию. Это бы сошло ему с рук, но в следующую ночь он снова отличился. Ганс так напился вместе со своими солдатами–охранниками, что они, наткнувшись на пост, охранявший железную дорогу, затеяли с пьяных глаз перестрелку. В результате один солдат был убит, другой - ранен.

На этот раз доклад оберштурмфюрера Белинберга возымел действие. Борцель устроил Гансу разнос по телефону и намекнул, что если что-либо подобное повторится, то он не будет марать руки о такую свинью, как господин Сташевский, а предоставит сделать это соотечественникам господина Сташевского.

Впервые Борцель назвал настоящую фамилию Ганса, впервые так откровенно и жестоко унизил его. Однако, как говорит пословица: «Нет худа без

добра». Ганс понял, что зарвался, и резко изменил свое поведение. Право занимать кабинет он все же отстоял, но женщин с собой уже не приводил и оргии там не устраивал. Пришлось сделать некоторые уступки и в отношении личной охраны - теперь роль его телохранителей выполняли не солдаты, а два полицая.

Работал он много, стараясь поразить начальство своей кипучей деятельностью, и под этот шум тщательно выполнял свою главную задачу - готовил особо секретную, известную только ему агентуру, накапливал тот «капитал», какой должен был понадобиться ему не в столь уж отдаленном будущем. Он уже не был тот дурак Ганс, готовый ломать свой хребет ради немцев, он понял, что недалек тот час, когда ему придется менять хозяев, и намеревался явиться к ним не с пустыми руками.

Что говорить, Ганс вел себя в последнюю неделю безукоризненно. Однако его ненасытная натура не могла долго выносить воздержания. В тот вечер, наделенный особыми полномочиями, таинственный Ганс, выпив в одиночку стакан самогона, раздумывал над тем, как бы ему, не подымая особого шума, хорошенько развлечься этой ночью. В конце концов, он имеет на это право и плевал на Белинберга. И вот тут-то полицай Филинчук доложил шефу, что к нему явилась какая-то молоденькая женщина, назвавшая себя Валентиной.

«Валентина, Валя?
– припоминал Ганс, опускаясь вслед за Филинчуком на первый этаж.
– Русское имя… Никакой Валентины в этих краях я не знал».

В руках полицая вспыхнул электрический фонарик. Луч света скользнул по фигуре одетой в серый костюм девушки, осветил красивое лицо с зажмуренными от яркого света глазами. Затем луч выхватил из темноты черную кожаную сумку в ее руке. Сумка эта Гансу не понравилась по той простой причине, что в ней мог поместиться не только пистолет, но и граната.

Так как шеф молчал, Филинчук еще раз, но уже медленно, провел лучом по фигуре девушки, и Ганс увидел в меру полные, сильные ноги в туфельках и тонких чулках, юбку, блузку и молодое красивое лицо, показавшееся на этот раз Гансу знакомым.

— Ты знаешь Ганса? — спросил полицай согласно установленному порядку предварительного опроса.

— Да, — ответила девушка, закрывая лицо рукой. — Собственно, я знаю другого, но, думаю, что тот, другой, и Ганс — один и тот же человек.

— Балышева? — почти вскрикнул изумленный Ганс. — Валя! Откуда? Как ты меня нашла? Филинчук, посвети! — Он бросился к девушке, обнял ее и, подхватив под локоть, повел наверх. Ганс был немного растроган этой встречей. Еше бы — дочь друга, казненного по приговору советского суда… И он ликовал — простофиля Балышев повешен, а он, Ганс, осужденный к «вышке» тем же судом, по тому же делу, жив и ведет под руку эту аппетитную, налитую всеми соками жизни девчонку. Он знает — девчонка с характером, строгая, привередливая, но, черт возьми, он не будет миндальничать. Дочь друга… Ха, ха! Вот это сюрприз!

— Как ты узнала, что я здесь? — спросил Ганс, пропуская девушку в кабинет и закрывая за собой дверь.

— Казимир Карлович…

— Я — Ганс. Пожалуйста..

— Да, да, я поняла… — грустно улыбнулась девушка. — Я все понимаю. Господин Ганс, вы лучше спросите, как я оказалась здесь в этом Княжполе.

— Догадываюсь… Беженка?

— Конечно. С трудом попала в эшелон, отправлявшийся в Германию. А тут, это было ровно двадцать дней назад, меня сняли с эшелона, заподозрив, что я заболела тифом, и все это время продержали в изоляторе княжпольской больницы. Немцы… Они так боятся эпидемий. Чуть было не умерла от голода и тоски.