Ядовитое жало
Шрифт:
Петрович взглянул на Серовола.
— Петр Давидяк, — сказал капитан.
— Продолжайте: откуда он родом, сколько ему лет, под какой кличкой известен вам? А все-таки, какое имя носит сейчас Иголка? Не знаете, по глазам вижу.
В хату вошел Долгих, отозвал Петровича и что-то прошептал ему на ухо.
— Побудь здесь, — сказал Петрович. — Товарищ капитан, я отлучусь на минуточку.
Ганс сумрачно оглядел ставшего рядом с Филинчуком рослого партизана. Он уже понял, что ему не вырваться, отбросил мысль о побеге.
Поднял
— Значит, это вы будете капитан Серовол? Встретились все-таки…
Начальник разведки отряда молчал. Ганс огорченно вздохнул и признался:
— Об иной встрече я мечтал. В другой обстановочке… Да, так кто же Иголка? Если он жив…
— Мы вам покажем его.
— Ннет! Иголку вы не найдете. И не ищите. Напрасный труд. Но Иголка еще кольнет вас не раз. В самое больное место. Это будет моя месть.
— Значит, вы признаете, что он жив?
— Не знаю, не помню… Забыл!
— Вы все вспомните.
— Только при одном условии. Вы дадите гарантию, что сохраните мне жизнь.
Вернулся Петрович.
— Поздравляю, капитан, — весело сказал он. — Все вышло по–твоему. Валя видела Иголку.
— Внешность совпадает? Может опознать?
— Да, говорит, через пять лет и то узнала бы.
Ганс захохотал, но смех его был каким-то театральным.
— Ах, эти барышни… Ну, ей простительно, а вам? Неужели вы не понимаете, что некоторые самые ценные агенты имели по две клички — одну для явок, другую для меня только.
— Врете, — усмехнулся Петрович. — Только что придумали. Прошлой ночью у вас был Иголка.
— Не верите? — пожал плечами Ганс. — Ваше дело.
— Сташевский, напрасно вы ломаетесь, чудите. У нас есть все ваши документы, которые вы хранили в сейфе.
При упоминании о сейфе Ганс нахмурился, но тут же расхохотался. На этот раз самым естественным образом.
— Капитан, покажите ему портфель, папки, —попросил Петрович. — Ваши? Все это хранилось в сейфе?
Это был удар для Ганса, этого он не ожидал. Побледнев, выпучив глаза, он смотрел на портфель и папки, какие ему показывал Серовол. Пробормотал едва слышно:
— Холера ясная… Как же так? Ну все. Это конец.
— Приступим к делу, Сташевский? — сказал Петрович, довольный произведенным эффектом. — Нам необходимо выяснить некоторые детали. Мы могли бы это сделать сами, но не откажемся и от вашей помощи.
— Воды… — попросил Ганс, прижимая руку к сердцу. Он пил воду, цокая зубами о край кружки. Поднял глаза на Петровича.
— Так, признаю — проиграл. Стакан водки — буду давать показания. Только полный стакан…
— Получите после допроса.
— Обманете… Дайте сейчас.
— Никаких требований, — нахмурился Петрович. — Я сказал вам — после допроса.
— Дайте честное слово.
Петрович бросил на Ганса выразительный взгляд.
— Ну ладно, ладно, пошутил… Не серчайте, верю. Но полный стакан. Верю. Давайте,
Допрос Ганса продолжался более двух часов. Сперва он юлил, «забывал» некоторые детали, затем, увидев, что это бесполезно, начал рассказывать все, что знал.
Наконец наступил блаженный миг для Ганса. Он увидел, как Петрович достает из чемодана литровую бутылку с самогоном, одну из приготовленных для ночной гулянки.
— Пригадала мне цыганка — тебя, говорит, погубит бубновая дама. Так и вышло… — Ганс следил, как наливают самогон в стакан. Все его большое тело мелко вздрагивало. Трясущимися руками взял стакан, стараясь не расплескать драгоценную влагу, нашел силу пошутить: — Надеюсь, на этот раз без отравы? Ловко вы мне эту барышню подбросили. Папочка, труба с золотом… Вот оно, яблочко! Далеко от яблони откатилось.
— Хватит болтать, — строго сказал Петрович. — Пейте. Но Ганс не спешил. Стакан был в его руках и, как каждый алкоголик, он предвкушал удовольствие, старался растянуть это сладостное чувство.
— В старину был прекрасный обычай, — мечтательно вздохнул Ганс. — Накануне казни тюремщики выполняли последнее желание осужденного на смерть. Обычно это был хороший обед с вином. Времена изменились. Сейчас расстреливают голодных, сам так делал… Человечество деградирует.
— Это вы насчет жратвы? — покосился на него Серовол. — Дадим. Тут у вас в чемоданчике есть кое-что.
— Нет, нет! — замотал головой Ганс. — С утра сала не ем. При мне была баночка с мятными карамельками.
Дайте-ка парочку. Привык закусывать мятными конфетами. Отбивает запах.
— Дайте ему конфетку…
Серовол нашел круглую металлическую баночку, открыл и поднес Гансу. Тот, затаив дыхание, торопливо поковырял пальцами, выбрал одну, покрупнее, желтенькую.
— Теперь хорошо… Ваше здоровье, господа!
Он выпил самогон не спеша, в два приема, отер губы.
— Ну что ж, умел молодец гулять — умей и ответ держать. — Ганс с загадочной улыбкой посмотрел на Петровича, Серовола. — Ну вот. Хорошо.
Ганс закрыл глаза и раскусил хрустнувшую на зубах карамельку. Лицо его исказилось в гримасе ужаса, но он все-таки пересилил себя, злорадно усмехнулся, крикнул: - Я все-таки обманул вас. Ха–ха! Прощайте! Ухожу! Не видать вам живого Сташевского!
Петрович и Серовол беспокойно переглянулись. Они еще не понимали, дурачится Ганс или его слова следует воспринять всерьез. Первым догадался Серовол.
— Кажется, он принял яд. Желтенькая конфетка…
— Беги за врачом! — крикнул Петрович.
Врач явился через несколько секунд. Лицо Ганса уже начало синеть, на губах пузырилась кровавая пена. Грузное тело его валилось на бок.
— Он что-то ел? — спросил Прокопенко.
— Стакан водки и вот такую конфетку, — сказал Серовол. — Но конфетка была побольше, желтенькая. Дайте ему рвотного.