Ядро ореха. Распад ядра
Шрифт:
Молодые люди озоруют в стихах, они любят сближать "далекие эстетические ряды", они бунтуют и буянят». Никакого буйства и эпатажа в стихах Ахмадулиной нет. Молодые поэты весьма неукротимы, они ломают строку, их своенравный темперамент непосредственно выражается в ритмах. У Ахмадулиной — ямбы. В стихах молодых поэтов дует романтический ветер, весело летит снег, все происходит на шибкой скорости. Им живется весело, шибко…
И вдруг под спокойным взглядом девочки обнаруживается маскарад: «зеленый ветер…. шипра» улавливает она. Конечно, это жестокий суд. Но какой непостижимый нравственный максимализм возрождается в этой традиционно слабой девочке, и какая бескомпромиссность! Словно чувствуя, что первый компромисс никогда не бывает последним,
Не отсюда ли — эта неуязвимость? "О, слово точное — подонки! От них такая кутерьма. Темны их лица к подобны одно другому…» Но сама — она не боится их, не боится смешаться с ними в толпе, хотя и не строит иллюзий по поводу их великодушия: да, "будут глухи их удары, когда придет пора моя…", но есть одно-единственное преимущество, которое доступно только людям и которое делает их счастливее этих винтиков-роботов — сознание своего человеческого достоинства, и это — неистребимо, и это дает человеку спокойную и добрую силу превосходства: "они наказаны собою, своей бездарностью глухой".
Непобежденное, упрямое, неуязвимое человеческое достоинство — вот главная тема и нерв поэзии Беллы Ахмадулиной. Эта упрямая сила держит ее стих, давая ему напряжение и драматизм, и высокую строгость языка, и упругость ритма — все то, что мы привычно называем мастерством.
Вспомните начало "Дуэли": И снова, как огни мартенов, огни грозы над темнотой, Так кто же победил — Мартынов?..Первая же рифма заставляет вас вздрогнуть: это не совеем то, к чему вы готовились, слова оказались слишком похожи. Как? Величественные зарницы плавящейся стали — и ничтожество, разрядившее пистолет в гения — неужто это так близко, так почти неразличимо называется? Мгновенно мысли вашей дан обратный ход, слышимая похожесть взорвана изнутри. Это и есть "мастерство": парадокс первой рифмы подготовил все стихотворение, и вот оно стремится вперед, переворачивая несправедливый ход событий; "другой там победил, другой…"
Мартынов пал под той горою. Он был наказан тяжело. И воронье ночной порою его терзало в несло… Дантес лежал среди сугроба, подняться не сумел с земли, а мимо медленно, сурово, не оглянувшись, люди шли, Он умер или жив остался — никто того не различал…Вот — всеоружье человека, всесильного даже тогда, когда он беззащитен — он не опускается до мести подонку, он богаче настолько, что может не различать его.
И тут, когда, как дружина, распрямляется в человеке гордость, наступает предел. Ахмадулинская муза теряет почву вод ногами» Словно промахиваясь, она бьет по воздуху. Ища современника, она не видит его, не знает, не находит, и непримиримая и отчужденная, так и уделяется, не различив его реальных примет. И тогда в эху брешь врывается книжность. Мартынов — пал под той горою. Дантес лежал среди сугроба. Они исчезли, как фантомы, как дурные привидения. Но люди? Что у нее делают люди? Лермонтов? "Зато — сначала все начинал и гнал коня, и женщина ему кричала: "Люби меня! Люби меня!" Пушкин? "Пил вино, смеялся, ругался и озорничал. Стихи писал, не знал печали, дела его отлично шли, и поводила все плечами и улыбалась Натали»…Ах, ты, боже мой! Ах, кони, вина и женские плечи! Ах, дедушкина библиотека…
Какая мощная энергия копится в этих малоосязаемых сферах, какие заряды собираются на полюсах, противостоящих всему среднему и серому, какая поэтическая молния бьет… в груду
1962
КОСТЮМЫ И ХАРАКТЕРЫ
Еще недавно в нашей поэтической критике преобладали две типичные фигуры. С одной стороны — эдакий интеллигентный эрудит, хрупкое дитя столицы, в свое время пересаженное со школьной скамьи на литинститутскую, а затем проросшее сразу в профессионалы. С другой стороны — железный носитель реального опыта, недавний: молодой шахтер, или колхозник, или строитель, явившийся в литинститут «добрать» правил стихосложения.
Противопоставляли этих двух героев столь решительно, что было едва ли не кощунством совмещать интерес к обоим.
Но теперь явилась новая фигура. Кто же этот дебютант? Ему не надо «добирать» культуры: он окончил университет или какой-нибудь институт. Увлеченный своей специальностью, он успел приобщиться к тому самому жизненному опыту, в отсутствии которого упрекали его профессионального собрата, этот новый поэт, оказался где-то между своими предшественниками: совместив «культуру» одного и «опыт» того, он уже одним этим привлек к себе симпатии. «Ему всего двадцать три а, — пишет В. Боков об Олеге Дмитриеве, — но он уже успел поработать на целине… побывать с геологами в Карелии, в горах Кавказа… окончил факультет журналистики МГУ»… «Горный инженер Павлинов», — рекомендует читателям другого молодого поэта Б. Слуцкий. Благословляя своих питомцев, профессиональные мэтры и маги нашей литературы начинают, как видим, с одного и того же комплимента. «Дмитрий Сухарев не профессиональный литератор, — сообщает Л. Ошанин. — Он талантливый физиолог, кандидат наук, научный сотрудник Московского государственного университета…»
Вместе с химиком В. Костровым три поэта: журналист О. Дмитриев, геолог В. Павлинов и биолог Д. Сухарев — дебютировали недавно первыми книжками стихов. Четыре книги (каждая со своим титулом, предисловием и даже со своим делением на циклы) вышли в свет под одной обложкой; этот миниатюрный альманах назван не без юмора: «Общежитие»… И есть свой смысл в таком объединении: перед нами не просто четыре первых книжки четырех авторов, перед нами в четырех лицах некое новое явление в поэзии, некий новый тип молодого литератора, от которого ждут откровений, если не открытий.
Объединяет четырех поэтов «Общежития» одно качество лирического героя. Настолько оно, это качество, шумно декларировано, настолько выпячено, настолько подано, что невозможно его не заметить, даже если бегло листаешь книжку. Эдакая задорная взъерошенность, негладкость, демонстративная боевитость. «Ты, как я, не любишь брехливых бородатых псов-добряков», — гремит один. «И совсем незнакома для этой холеной руки стужа ржавого лома, горячая тяжесть кирки», — гремит другой. «О, начальники, мэтры, маги! Убегу я на край земли — и плевать мне на все бумаги! Лишь бы руки не подвели», — гремит третий. «Говорю не слов красивых ради, — поясняет четвертый, — я, рукою в грудь не ударяя, говорю…» Это говорит, между прочим, тот, который журналист. Тот, который биолог словам не угрожает, но на ягодном фронте тоже делает упор на простоту и «некрасивость»: «Жуй себе бруснику из горсти. Крыму— Крым с шашлой да изабеллой». А тот, который химик, доводит дело до логического конца: «Вымрут тихие люди».
Читаешь все это — и представляется эдакий драчун-забияка: руки у него жесткие, голос хриплый, и питается он всякой демократически-кислой ягодой вроде брусники… А антипод его, как явствует из стихов, — человек вполне причесанный, благопристойно одетый, кушает благородный виноград, говорит гладко, пишет слова на бумаге…
Откуда это противопоставление? И впрямь, верить ли нашим авторам?. А что, инженер-химик не может обойтись без хриплого голоса? А кандидат биологических наук не ест винограда? А журналист вправду работает, наплевав на бумагу? Инженеры, дипломированные специалисты, строители коммунизма, откуда такая лютость? Обойдетесь ломом и киркой? Не верю.