Ядвига Фрей

Северская Наталия Евгениевна

– Ты не понимаешь, - повторил он.
– Волшебное не имеет права убивать! Волшебное это остров... сказок, чего-то безопасного, о чем можно подумать перед сном и заснуть. Заснуть, зная, что есть где-то мир, где нет насилия!

– Убийство еще не насилие, - ответила я.

И это его окончательно добило.

– Хватит! Убийство есть убийство! Это когда отнимаешь чужую жизнь.

– А если ты не хочешь жить, но и убить себя не можешь? Например, ты парализован до головы. И твое тело покрывается пролежнями. Ноги отнимают из-за гангрены. И вот, ты лежишь и понимаешь, что не хочешь так дальше. А убить себя не можешь. Только язык, что ли, себе прокусить

и кровью захлебнуться. Но и тут врачи не дают - спасают. Если ты хочешь умереть, а тебе не дают - это что? Ты просишь, а они тебе отказывают, потому как решили, что любое убийство это насилие. И ты лежишь, страдаешь, мучаешься, молишь уже о смерти. А никто не хочет брать на себя такой... грех?
– усмехнулась я.

– Это другое убийство, - тихо ответил капитан.

– Но ты сказал, что убийство есть убийство, - спокойно напомнила я.

– Если я сам хочу, чтобы у меня отняли жизнь, это не убийство.

Но даже он сам слышал, как неуверенно звучит его голос.

– Некоторые племена с тобой согласятся, но остальной мир, цивилизованный мир ...
– я приподняла бровь.
– Если бы твой ребенок, будь он у тебя, умирая в мучениях, от рака например, попросил тебя прекратить его жизнь? Попросил тебя убить его. Ты бы сделал это?

– Я бы... заставил себя сделать это.

– Ты бы заставил себя? Тут дело не в уважении свободы воли, а в том, что тебя пугает больше: мучения, которые ты видишь или тот факт, что близкий человек просит тебя о том, на что другие не согласны? А раз они не согласны, то ребенок будет мучиться и умолять тебя, закончить ...

– Я бы сделал это!
– шикнул капитан.

– Что именно?

– Я бы ...
– он запнулся, - я бы исполнил его просьбу.

– А в чем именно просьба-то заключается?

Он на меня жестко взглянул.

– Ты так боишься этого слова?

– Убийство. Я бы убил своего ребенка...
– его голос задрожал, - потому что он мучается, потому что просит меня, потому что.... - он чуть не заплакал от внутреннего напряжения.
– Я бы сделал это и не смог бы с этим жить дальше!

– Вот это и есть насилие в убийстве. Насилие не над ребенком, он тебя сам просит. А над собой. Здесь не будет чистого убийства. Ты бы вложил в это действие свой ужас и боль, какую-то часть мысли, почему твой ребенок не может выдержать это и умереть своей смертью? Почему он просит тебя о таком? И в итоге, почему вообще такое происходит? И выберешь, кого за это ненавидеть, себя, жизнь, может бога? Или, какой-то частью себя, ты будешь ненавидеть своё дитя.

Капитан замотал головой.

– Я бы ни за что не возненавидел моего ребенка!

– Ни за что не...
– ухмыльнулась я.
– Будь этот смысл правдой, ты бы оформил слова через утверждение.

– Да, как ты можешь быть такой бессердечной?!
– зашипел капитан.
– Ты режешь меня по живому!

– А что такого сложного, понять своё дитя, поцеловать его в лоб, обнять, попрощаться и вколоть снотворное, а затем, когда ребенок уснет, вколоть яд? Будь ты сам на его месте? Умоляй ты о смерти, своего отца или мать...

– У меня бы язык не повернулся просить их о таком!
– воскликнул он.

Я приподняла бровь и ухмыльнулась. Он сжал кулаки.

Еще минут двидцать, мы сидели в полной тишине. Музыка в кафе отошла на второй план. Марвин был охвачен ужасом. Он стоял у той грани, когда мог осознать, что, действительно, какой-то частью (той самой, которой, он сам, ни за что не попросил бы отца и мать о таком) - он бы возненавидел своего ребенка. Именно, потому что ребенок

бы - попросил. Сделал то, что капитан никогда бы не... !

Я первой нарушила молчание.

– Особенно те, кто решил, что пока ты жив - ты обязан жить, в каком бы состоянии ни пребывало твоё тело, сколько бы боли ты ни проживал... . Скажут, что ты не имеешь права уйти, как и не имеешь права просить кого бы то ни было о таком, - я мягко улыбнулась, - подарить тебе смерть. А ты повторяешь, что я не имею права убивать. Но если бы... представь, если бы тебя заточили в тело, которое снова и снова проживает агонию от последней стадии рака печени. Но - не умирает. Заклятие такого типа. Ты постоянно испытываешь одно и тоже, сутками напролет. Кровь горит огнем, кишки болят, печень, будто камень. Вдох и выдох - только боль. И вот, тебя помещают в среду людей.

Капитан повернулся ко мне, устало слушая. Усталость от разочарования в себе, не от моих слов.

– И сначала ты терпишь боль. Но ты знаешь, что она прекратиться, только, когда кто-нибудь, из людей, исполнит твою просьбу - чисто. Любой, кто введет тебе яд и будет заставлять себя сделать это, ради твоего успокоения или своего - провалит задачу. Ты будешь дальше жить и страдать. Твои крики начнут будоражить окружающий, цивилизованный, мир. Обезболивающие не будут действовать. И только тот, кто сможет убить тебя чисто - исполнит твою просьбу. Даже перерезая тебе глотку, органика регенерирует, а ты продолжишь кипеть в агонии, теряя разум от боли и возвращаясь обратно. В агонии, которая прекратиться, когда, хотя бы один из людей - постигнет: что есть суть чистого убийства.

– Это выдуманная ситуация, - сказал он.- Так не может произойти. Так... просто не бывает. Люди смертные и они умирают. Любое убийство - убивает. А эта ситуация не настоящая.

– И только поэтому ты ...
– я задумалась, обвела глазами окружающих ... людей, - ты, действительно, убеждаешь себя, что кроме вот этого мира, нет никакого другого?

Он не знал, что ответить. Он пожал плечом.

– Я ... не видел другого.

Друид был прав. Выбор капитана определяет то, сколько он способен воспринять. Он бы заставил себя убить своего ребенка. Насилие над собой - тоже насилие. Он не может понять той близости, той дружбы и знаний, когда ребенок просит родителя подарить ему смерть. Когда существо в теле ребенка обострило геномные капканы и прекратило разбирать подмены и замещения, сплавленные элементы во внутренних, накопленных за века и эпохи, уровнях расы, в чьем теле выбрало родиться. И когда родитель понимает, что переступая за порог смерти, существо в теле его ребенка, увидит, что именно оно упустило и где, почему не увидело этого будучи в теле. И, во второй раз погружаясь в зачатие, сможет предотвратить обострение этого капкана, сможет пройти дальше. Если конечно, в этом его цель. Но даже если и не в этом, когда существо в теле хочет уйти - а у него отбирают эту возможность, оставаясь глухими... . Не дают даже шприц с ядом, чтобы самому ввести укол.

Это что: добро или насилие? Или может это равнодушие? Слышать просьбу, игнорируя. Считая, что даже пособничество такому - уже приравнивается к убийству. А убийство это всегда насилие?

Я покачала головой, закусывая нижнюю губу.

– Это как нежность, - сказал я.

– При чем тут нежность?
– нахмурился Марвин.

– Когда ты заставляешь себя обнять того, кого, вот прямо сейчас, обнимать не хочешь. Но надо, потому как вы женаты. Ты уже один раз сказал, что любишь, и теперь обязан обнимать, иначе... иначе ты покажешь, что не любишь.