Ядвига Фрей
Шрифт:
– Ты о том, когда это будет правильно, возвращаясь с работы, обнять жену, даже если устал и хочется просто побыть одному, выйти на балкон и покурить. Или вообще хочется погулять по улице до утра. Но правильно будет прийти и обнять ту женщину, которая выбрала терпеть мои привычки?
– Терпеть?
– я удивленно уставилась на него.
– Серьезно?
– Ну, мириться с тем, что ей во мне не очень нравится.
– Мириться?
– Принимать меня таким, какой я есть. Она же согласилась выйти за меня. Значит, теперь - придется. Ты об этом?
Я
– Вот, почему вы, люди, смертны, - это и произнесла.
– Такое трепетное, как супружество, вы обратили в трудный и длинный путь умения мириться друг с другом. Конечно, - усмехнулась я.
– Какой еще мир вы сможете увидеть? При таком-то ... выборе.
– Каком именно?
– Насилия над собой.
– Это вовсе не насилие? Мы прекрасно знаем, что делаем. Это же, - он процитировал, - "... и в горе и в радости".
– А зачем создавать горе?
– Не получится все время жить в радости!
– с нажимом сказал он.
– Эко ты убедил себя, - выдохнула я.
– До дрожи, как представлю, что... именно такие мысли, в своей голове, люди носят сутками, годами, веками.
– Ты будто из сказки какой-то. Жить в радости и не знать горя? Где ты такое видела?
Я громко рассмеялась.
– Вообще-то, я как раз из сказки пришла.
– Нет, - просто ответил он.
– Ты убиваешь.
– Опять по старой, да?
– А ты решила, что этими... выдуманными примерами, сможешь меня переубедить? Даже в этом случае, умоляющий о смерти ребенок или я, запертый в заклятом теле - это не священники, которых ты убила. Они не молили о смерти, не сгорали в агонии от неизлечимой болезни.
Я придержала ответ. Марвин спроецировал на меня личные домыслы, решая, что я, ведя с ним диалог, пытаюсь его переубедить. Что иного смысла у меня и быть не может, раз я, снова и снова, возвращаюсь к этой теме. У него будто в голове не помещается, что когда опыт не совпадает, а разница культур слишком глобальна - то общение, все еще, может быть из любопытства узнать другое существо и его культуру мыслей. Будто он и здесь убедил себя, что в такой ситуации - это всегда: только доказательство и попытка переубедить.
Я вновь покачала головой, вспоминая слова друида.
– Ты помнишь глаза тех людей, которые с радостью подбрасывали солому в твой костер?
– вернулась я к началу диалога.
– То были не люди, - ответил капитан.
– Не могут это, - поджал он губы, - быть люди. Люди не могут так наслаждаться болью сородича.
– А кто тогда это был? Кто смотрел на тебя и жаждал твоих криков? Кто скандировал "сжечь дьявольское отродье!"?
– Демоны?
– предположил он.
Я засмеялась.
– Хоть на кого-то сбросить ответственность, да? Демоны в обличьи людей, которые заполонили планету и убивают ради развлечения. Ты встречал хоть одного, чтобы точно сказать: "это был демон!" ?
– Не знаю, - он так пожал плечом, будто не имеет это значения, в демонов он тоже не верит, но с радостью перебросит на них ответственность
– Тогда о чем ты? Куда делся здравомыслящий капитан, к которому я пришла рассказать правду? Во что ты себя превращаешь?
– У меня внутри, словно зудит что-то. Я хочу, чтобы ты перестала убивать, - прошептал он, наклоняясь ко мне.
– Хочу, чтобы ты была тем волшебным существом, каким я себе волшебство и представляю!
– Ты себя слышишь?
– Только так я поверю, что волшебство существует, - он насупился, как маленький, капризный ребенок, которому не подарили на день рождение подарок; а он уверен, что такого не бывает; если это день рождение - подарки будут(!).
– Волшебство не убивает! Не убивает!
– шептал он громко и настойчиво.
– Не может! Не бывает так! НЕ БЫВАЕТ!
И тогда я поняла, он не хочет увидеть, как ему, ясно и легко - жить дальше.
Единственное надежное место - почти перестало быть таковым. Если я покажу ему, как волшебные создания убивают; как рядом с нами, если мы не укрываем себя специальным полем, сердце смертного останавливается; слыша чистое волшебство, сердце человека отказывается биться в грязи его мыслей - капитан не будет разбираться, он возненавидит волшебное.
Он не хочет узнавать, только настойчиво требовать, чтобы волшебное было таким, каким хочет он, чтобы оно было. Малое или больше, насилие, при столкновении с нами, разрастается быстро, как сверхскоростной вирус в крови. Захватывает весь организм, пророждаясь, сквозь уровни, тем, что там внутри и есть, в человеке: ненавистью, жгучей ненавистью к тому, как действительность устроена.
Что - да, вот она - разница природ, разница культур, разница способностей, свойств, мышления и ко всему этому - еще и свобода воли.
И если существо в человеческом теле - убийство связывает, как химический элемент связывает кровь, образуя тромб, и остается только сидеть на планете, ведь портал, определяя примесь насилия - не выпускает... ; то они, волшебные создания, убивают и ходят свободно туда и обратно. И люди, что главное, не могут противопоставить ни пистолет, ни нож - нашим способностям управлять материей. Вот оно, чувство несправедливости и ненависть за разрушение детского образа.
Как можно убивать и оставаться чистым и сверкающим?
Отказываясь узнать данный элемент механики, капитан...
Он может взять ружье и пойти отстреливать волшебных созданий, чтобы дать свой ответ на сам факт: мы способны на убийство. Однако, он не сможет найти к нам дорогу. И этого он не поймет. Любая мутная или грязная мысль перекрывает виденье пути к нам. Только с чистым сердцем и сверкающим разумом можно отыскать нас. И это не состыкуется для Марвина. В слепой ненависти он может начать искать опознавательные знаки.
Кто из людей - не человек? Или... в ком течет волшебная кровь? Вокруг кого постоянно кружат бабочки или скапливаются божьи-коровки? В ответ на чью радостную улыбку - солнце мгновенно выходит из-за туч, будто слышит?