Якорь спасения
Шрифт:
Из всего этого можно было заключить, что Илларион Варсанофьевич в тот день, отдавая себя самым разным делам, продолжал неотступно думать об открытом гении, по-отечески печься о нем, и столь сильно взбудоражившее его событие оставалось для него главным.
И на следующий день Кавалергардов явился в редакцию одним из первых, чего не упомнит даже Лилечка, начавшая работать в "Восходе" всего неделю спустя после того, как Илларион Варсанофьевич получил в свое владение журнал.
Явившись в редакцию, Кавалергардов опять первым делом прошел к Чайникову. Аскольд и на этот раз стоял
Входя, шеф пнул ногой дверь, раздался глухой стук, который отозвался каким-то образом в спине Аскольда. Он пугливо обернулся. Кавалергардов потребовал конверт, в котором была получена рукопись Востроносова. Конверты Чайников хранил свято, по значившимся на них обратным адресам отправлялись ответы. К каждой рукописи прикалывался так называемый паспорт вместе с конвертом. Но так как рукопись Востроносова пошла сразу к главному редактору, а от него, как мы знаем, без промедления в набор, то конверт прикалывать оказалось не к чему, и потому, должно быть, он странным образом затерялся. Во всяком случае, на столе Чайникова его не оказалось. Не было конверта и ни в одном из ящиков письменного стола, которые с величайшей тщательностью были обследованы еще вчера. И теперь Аскольд стоял перед грозным шефом в самом растерянном состоянии, какого давно не испытывал.
Чтобы сообразить, что же отвечать в данном случае, Аскольд пока начал суетливо выдвигать ящики письменного стола и доставать из них все, что там хранилось. А хранились там не одни рукописи и различные бумаги, а ссохшиеся перчатки и еще в одном из ящиков оказались самым необъяснимым образом попавшие сюда старые грязные ботинки, а того, что искали, не было.
Конверт был необходим, нужен был позарез. Но где его взять? И никто не мог подсказать, где он может быть. То ли вчера Чайников случайно смахнул его со стола и он попал в корзину, а оттуда все выгребла усердная Матвеевна, то ли выпал, когда носились с рукописью по редакции? Сколько Аскольд ни напрягал память - никакой зацепочки!
В поиски включилась секретарша Лилечка и оба зама, на ноги была поднята корректорская. Но и это не дало никаких результатов. Тогда вызвали и допросили Матвеевну, до прихода сотрудников убиравшую кабинеты. Но и она ничего утешительного сообщить не смогла.
На этом поиски зашли в тупик. Положение становилось безвыходным - ни о каком врезе, ни о каком фото гениального автора теперь и речи не могло быть. Отыскать бы хоть какую-нибудь ниточку следа Акима Востроносова и то бы хорошо. Но где же ее отыщешь?
В кабинете главного редактора царила подавленная атмосфера. Кроме Кавалергардова, там были оба зама, прескверно чувствовавший себя Чайников, растерянные Лилечка и Матвеевна.
Насупленный Кавалергардов тяжело прохаживался по голубому ковру, растерянно молчали замы, втянул голову в воротник, будто в ожидании удара, хуже всех чувствовавший себя Чайников, полное сочувствие выражало лицо Лилечки, а Матвеевна, хотя и скорбела заодно со всеми, но вместе с тем была полна решимости дать отпор, если бы кто-то вздумал
– Как же это вы, а?
Этот грозный вопрос в недавние еще времена мог быть введением к еще более грозному редакторскому разносу. Но на этот раз разнос не состоялся. Как раз в эту минуту первого зама Петра Степановича осенила, как ему показалось, вполне плодотворная идея, которую он незамедлительно и высказал:
– А не было ли в конце рукописи адреса автора?
– Не было, - не колеблясь, мрачно сообщил Кавалергардов и заверил: Я это твердо помню.
– Может, хоть город был указан?
– не отступался от своей догадки первый зам.
– Был указан город?
– повернулся к Чайникову Кавалергардов.
Тот недоуменно пожал плечами и честно признался:
– Не помню.
– Да и что может дать город?
– безнадежно махнул рукой Илларион Варсанофьевич. И это прозвучало упреком Петру Степановичу - мол, не лезьте с глупостями.
– Ну как же?
– осмелился настаивать на своем первый зам.
– Можно будет связаться с адресным бюро того города, Востроносовых, я полагаю, не так уж много. По телефону позвонить дело пустое...
– А пожалуй, и верно, - переменил свое мнение Кавалергардов, - вы, Петр Степанович, отправляйтесь в корректорскую или в наборный, куда угодно, разыщите и обследуйте рукопись.
На том пока и порешили. Часа полтора ждали Петра Степановича с какими-нибудь вестями. Издательство находилось минутах в трех ходу, но задержка вышла из-за того, что в корректорской рукописи не оказалось, а в наборном цехе ее разбросали по машинам и долго не могли установить, кто именно набирает ее последние страницы.
Когда же злополучный оригинал нашелся, то Петр Степанович увидел на последней странице под текстом лишь год, когда автор, очевидно, завершил свой труд. С этим известием он и вернулся в редакцию, и оно снова повергло всех в уныние.
Приближался час назначенного заседания редколлегии. Матвеевна держала наготове огромный, едва ли не трехведерный самовар, составлявший завидную достопримечательность редакции, - ни в одном другом печатном органе не было такого огромного самовара, а Лилечка готовила обязательные для этого случая бутерброды.
В "Восходе" заседали по-старинному домовито, попивая чай и жуя бутерброды. Поэтому, может быть, несмотря на все внешние бури, частенько гремевшие вокруг журнала, заседания редколлегии неизменно проходили в мирной и покойной обстановке. Парламентские приличия соблюдались неукоснительно.
В редколлегию входило пятнадцать человек, пятеро, включая, естественно, главного редактора, были сотрудниками редакции, трое иногородние, один уважаемый общественный деятель, еще один представитель научной общественности, а остальные пятеро - литераторы, молодые и старые, в числе их Артур Подлиповский, сравнительно еще молодой, но уже весьма модный романист, Гавриил Попугаев, представитель старшего поколения нашей литературы.