Яков. Воспоминания
Шрифт:
Но это был не свидетель. Или, если соблюдать точность, не новый свидетель. В кабинет, пропущенная городовым, почти бегом влетела барышня Миронова. Все в том же спортивном костюме и в той же гимназической шляпке, по-прежнему упрямо съезжающей на один глаз. И почему-то с явно мужской тростью в руках. Очень-очень деловитая, серьезная, и взволнованная.
Потрясая тростью перед собой и одновременно указывая на нее же пальчиком, сразу приступила к делу, забыв даже поздороваться:
— Вот это… это и есть орудие убийства! Трость Мазаева! И я ее нашла на обрыве!
Любопытный
— Позвольте? — Коробейников осторожно, но настойчиво перенял трость у девушки, внимательно ее рассмотрел. Взглянул на меня чуть растеряно: — Похоже на кровь…
Я осмотрел набалдашник трости. Да, это действительно кровь, без всяких «похоже»:
—А вы уверены, что это трость Мазаева?
— Абсолютно!
Похоже, и вправду уверена.
— Я вчера очень хорошо ее разглядела.
Что ж, нужно разбираться с вновь открывшимися обстоятельствами.
— Вы должны будете показать мне это место.
Кивнула без тени сомнения, очень серьезно, с полным осознанием важности своей миссии:
— Да, конечно.
Ну, а Коробейникова я, пожалуй, отправлю пока за Мазаевым. Надо же узнать, как его трость попала на берег, да еще и в крови испачкалась.
— Коробейников, револьвер возьмите!
Своего револьвера у него нет, это я еще раньше выяснил.
— Стрелять-то умеете?
— Разумеется! Я ходил в тир!
И гордо выпрямился, принимая у меня оружие. Ну, детский сад, честное слово! И я в нем нянька!
— Хорошо, возьмите. Только осторожно.
Взял, запихал за пазуху и гордо и деловито отбыл ловить Мазаева. А я последовал за барышней Мироновой, не менее гордой и деловитой. Ну, точно детский сад!
Поехали порознь — я в повозке, барышня на своем велосипеде. Как я ни предлагал ей пересесть ко мне, хоть с велосипедом вместе, отказалась наотрез. Такая вот независимая. Да и азартно ей держаться наравне с лошадью, это было видно. Городовой на козлах тоже, видимо, забавлялся, но лошадь придерживал. Ну, а я просто любовался этой воплощенной юностью, отстаивающей свою независимость даже там, где это и вовсе не нужно. Просто так, от жизнелюбия! И слегка посмеивался над юной этой девочкой. И над собой, что уж тут. Над собой даже больше. За это вот любование. И за легкую грусть, даже зависть к ее молодому задору.
Кстати, нельзя сказать, чтобы Анна Викторовна была совсем не права в выборе транспорта. Она доехала на своем аппарате почти до места, тогда как мне пришлось оставить коляску и пробираться за ней по узенькой, порой скользкой прибрежной тропке.
— Вот это место, — показала Анна Викторовна.
Я осмотрелся. Трава примята, и на ней кое-где видны следы крови. Как же хорошо, что не было дождя! А вот и следы волочения. Видимо, ударили у дорожки, а к берегу уже тащили. И небрежно, вон как трава поломана.
— Это вы здесь натоптали?
Обиделась, надула губки:
— Знаете, что? Это, наверное, ваши городовые натоптали! Жаль только, орудие убийства не нашли!
Ишь ты, язвить изволит барышня! Впрочем, она в своем праве. Полиция и
— Прошу прощения, за работой забываю о такте, — сказал я ей. — Тело упало там, потом его перекатили к обрыву и сбросили в воду. Кровь и здесь, и там.
Перестала дуться, слушает внимательно, кивает с важным видом. Кажется, я прощен. Вот и славно. А то пора уже возвращаться, смеркается, а по дороге можно попробовать кое-что выяснить.
— А как же вы узнали, где трость? Вы что, ясновидящая?
Я шутил, конечно. Но она шутку проигнорировала, улыбнувшись загадочно. И на вопрос о трости не ответила, продолжила рассуждать о деле. Похоже, всерьез увлеклась детективным азартом. Говорит с жаром, жестикулирует для пущего эффекта!
— Смотрите, как много у вас подозреваемых! Во-первых, Мазаев. Он мог сам спрятать свою трость, а потом вернуться за ней…
— И пойти к реке.
— Именно. Между прочем, он не признается в том, что трость потеряна, я проверяла. А почему?
— Почему?
Мне нравилось подыгрывать ей. А она увлеклась, и даже не замечала, что я улыбаюсь. Если бы заметила — обиделась бы обязательно. А обижать это очаровательное создание мне совсем не хотелось.
— Боится! — поднятый к небу пальчик подчеркивает важность сказанного. — Дальше — Семенов. Он тоже мог спрятать трость Мазаева. А когда тот вернулся и ее не нашел, и ушел домой, Семенов сам взял эту трость, пошел на обрыв и убил Кулешову, которая, между прочим, к тому моменту ходила по берегу реки одна! А дальше?
Я постарался чуточку притушить этот фонтан энтузиазма:
— Дальше Ваш дядя.
Но сбить ее с нацеленного курса оказалось не так уж просто.
— Неет! Дядя не мог! Он ведь ушел без трости и вернулся тоже без нее. И вообще, он все время был на виду. Он не мог взять эту дурацкую трость!
Так, это частнодетективное безобразие пора было прекращать. Не то чтобы в ее словах не было резону. Да я и сам сомневался в виновности Петра Миронова, хотя, разумеется, Анне Викторовне об этом знать не следовало. Но если Миронов не виноват, то убийца на свободе. И значит, эта девушка, с ее неуемным желанием докопаться до правды, может оказаться в опасной ситуации. От этих мыслей улыбаться мне как-то расхотелось. И я сказал как можно строже:
— Вы что, ведете собственное расследование?
Моя строгость ее не напугала. Да возможно ли ее вообще напугать хоть чем-либо? Вздохнула с притворным смирением:
— А что делать, если полиция не справляется.
Я чуть не рассмеялся против воли. Вот ведь неудержимая!
А Анна Викторовна продолжила, как ни в чем не бывало:
— А между прочим, мне сегодня Семенов говорил какую-то ерунду о том, что любовь и смерть всегда ходят рядом, — задумчиво сказала она. — Да! И в Кулешову он ведь был влюблен. И даже стихи писал сначала о любви, потом о смерти. Да, да, да!