Яков. Воспоминания
Шрифт:
Впрочем, водевиль не водевиль, но спектакль сейчас будет тот еще. Анна Викторовна возмущена до предела, даже дар речи потеряла. И этим единственным объяснялось ее молчание. Но долго оно не продлится. Сейчас она все мне выскажет, только слова найдет, достойные такого повода. Обязательно найдет! Трость же нашла! И мне нужно успеть погасить ее возмущение раньше, чем последует взрыв. Поэтому я старался говорить спокойно и уравновешенно, взывая к логике. К логике она способна, я сам вчера видел.
— Я не могу задержать человека за стихи.
Не
— Да?! А за что же вы дядю тогда задержали?!
Недооценил я ее. Голос дрожит, но не от слез, а от злости скорее. И в руках себя держит крепко, даже на крик не сорвалась. Молодец. Значит, можно попытаться достучаться все же до разума:
— Смотрите, что получается: пять лет назад гибнет Саушкина. И ваш дядя уезжает из города. Через пять лет он возвращается в город, и гибнет госпожа Кулешова. С обеими из них у него была связь. Я не утверждаю, что он виновен. Но уж слишком много совпадений.
Анна Викторовна притихла, слушала внимательно. Но лице написана была вся гамма эмоций, от отчаяния до отчаянной решимости:
— Я Вам докажу, что он не виновен! Просто нужно чтобы убийца сам себя выдал! И во всем сознался!
— И как же это сделать?
Моей иронии она не заметила. Она вся в этом порыве, в своем желании доказать невиновность дорогого человека.
— А очень просто! Спиритический сеанс!
Боже, дай мне сил и терпения. Сейчас предложит спросить у духа Кулешовой, кто ее убил. Ох уж мне эти склонные к мистике девицы! Хотя, при таком-то дядюшке, неудивительно! А Анна Викторовна тем временем продолжала с жаром излагать мне свой план:
— Я поговорю с Кулешовым, и мы сделаем это еще раз. Я позову всех, кто был тогда. Только нужно, чтобы Вы дядю отпустили на этот сеанс!
Убежденности ей не занимать. Она и вправду готова все организовать. И я даже верю, что ей это удастся, она уговорит всех, и они придут. Всех, но не меня. Потому что я на такие глупости не соглашусь ни за что!
— Нет. Это невозможно!
— Ну почему? — вот теперь она почти кричит. — Это же в интересах следствия!
Я, впрочем, тоже начинаю терять терпение:
— Я не могу отпустить арестованного ради какой-то сомнительной версии!
— Яков Платоныч! — Анна заглядывает мне в глаза, она почти умоляет. — Ну убийца же не знает, что версия сомнительная! Он выдаст себя, вы увидите!
Господи, ведь и правда заплачет сейчас. И я сам не заметил, как понизил тон. И — я ли это? — кажется, готов и сдаться, лишь бы не расстраивать эту замечательную девушку.
— Ой, как же вы наивны, Анна Викторовна!
— Яков Платоныч… Ну, пожалуйста… Ну ведь вы же ничем не рискуете… — произнесла Анна жалобным, тихим голосом. И личико ее стало совсем несчастное.
Все. Этого мне не выдержать. Сдаюсь. Осталось быстренько придумать, как сдаться достойно. Коробейников, умница моя, пришел на выручку:
— Яков Платонович! — и умоляюще заглянул
— Хорошо. Но дядю я привезу сам, — сделал я вид, что поддался на уговоры.
Синие глаза вспыхнули радостью, лицо озарилось! Честное слово, это зрелище стоило любой капитуляции.
А в следующую секунду она сделала несколько быстрых шагов вперед. И раньше, чем я успел не то, что отреагировать, а даже и понять ее намерения, она меня поцеловала.
Разумеется, это был абсолютно невинный поцелуй. И в ту же минуту она поняла, что натворила. Смутилась страшно. С деревянной спиной быстро прошла к двери, преувеличенно деловито попрощалась с нами до завтра и быстро вышла.
И этой самой девушке я приписывал какой-то самоконтроль? Да она вся — сплошные чувства! Что почувствовала, то и сделала, ни на минуту не задержавшись. Нет, мне и в голову не пришло ни на минуту, что этот ее поцелуй был намеком на что-то более значительное. Намеки не для Анны Викторовны. Это была благодарность, такая же горячая, как и ее губы. Которую ни на секунду невозможно удержать в себе.
И этот неуправляемый ребенок будет вмешиваться в мое расследование? Я ее не контролировал, она и сама себя не контролировала. И в непосредственности и неудержимости своей могла что угодно натворить во время завтрашнего следственного эксперимента. А там, между прочим, будет убийца! И вот мне дела больше нет, как присматривать за этой взбалмошной особой.
Мое то ли недоумение, то ли возмущение вылилось в риторику:
— Ну, и что мне прикажете с ней делать, Антон Андреевич?!
В конце концов, именно Коробейников виноват в моем согласии на эту авантюру. Ну, или мне хотелось так думать. В любом случае, для моего раздражения он подходил отлично хотя бы тем, что был под рукой.
Впрочем, и этот объект я выбрал неверно. Коробейников витал в грезах и сарказма моего не заметил. А мечтательно пробормотал:
— Пригласите барышню покататься за город…
— Что?!
Моя вспыхнувшая ярость мгновенно вернула моего помощника с горних высей.
— Вы… спросили совета… — пробормотал он, — и я… не так вас понял.
И окончательно смущенный, Коробейников удалился к своему столу и зарылся в бумаги.
На следующий вечер в половине девятого мы с Петром Мироновым прибыли к Кулешовым. Нас встречал сам хозяин, казавшийся напряженным и расстроенным.
— Здравствуйте, господа. Придется подождать. Еще нет никого. Назначено было на девять.