Якудза

Силлов Дмитрий Олегович

— Да. Два раза.

— С крутыми?

— По-всякому… Да ты никак ревнуешь, следователь?

— Просто интересуюсь, — пожал плечами Андрей. — Глупо ревновать девушку, с которой только познакомился. Да и вообще, ревность — она от комплексов. Если мужик в себе не уверен, тогда у него и начинаются терзания Отелло. И по поводу, и без такового.

— А ты, стало быть, уверен?

— Смотря в чем.

— В себе.

Макаренко рассмеялся.

— В себе — да. А вот в девушках…

— А что в девушках?

Макаренко внимательно посмотрел на нее.

— Слушай, Ален, а

ты когда-нибудь любила?

Лицо Алены стало серьезным.

— Это что, допрос? — медленно спросила она.

— При чем здесь допрос, — пожал плечами Макаренко. — Просто разговор о вечном.

— О вечном, — усмехнулась Алена. — Ты хоть представляешь, что такое любовь?

— Предложи свою версию.

— О’кей, — протянула девушка, уставившись в одной ей видимую точку на лобовом стекле. — Любовь — это… Это трудно объяснить. Знаешь, что такое вдыхать любимого человека? Постоянно ощущать, что дышишь с ним одним воздухом, живешь его идеями, чувствуешь его кожей, смотришь на мир его глазами? Но порой бывает так, что этого воздуха оказывается больше, чем ты можешь вдохнуть. И от его избытка начинаешь задыхаться. Знаешь, что такое быть с любимым? Это когда сначала не можешь насытиться им… а потом его становится слишком много. И в результате чувства к нему остаются те же, но кроме этих чувств появляется еще и куча всего остального — дом, быт, его грязные носки, которые никак не вписываются в образ… И в результате жить вместе с ним становится очень тяжело. Когда-то я любила. Может быть даже люблю и сейчас. Но мы разошлись, и я не тоскую без него.

— Совсем?

— Иногда перед сном становится немного грустно. Тело, душа, сердце вспоминают те чувства, которые были глубоко и далеко в них спрятаны. Но эти чувства настолько придавлены там обыденностью, каждодневностью той, оставшейся в прошлом связи, что достать их оттуда очень сложно. Да и нужно ли доставать? Хотя, наверное, они там живы и сейчас. Просто находятся под общим наркозом.

Ноздри Алены хищно раздувались, на щеках играл нездоровый румянец. Она не смотрела на Макаренко, она смотрела прямо перед собой, но вряд ли видела что-либо, принадлежащее этому миру. Сейчас вся она была в прошлом и заново переживала чувства, когда-то имевшие для нее слишком большое значение.

«Надо же, — подумал Макаренко. — Вот бы никогда не подумал. В ее-то годы…»

— И какое резюме? — осторожно спросил он.

— Резюме? Всего должно быть в меру. Я сейчас живу для себя, сплю с кем хочу — но тоже для себя. Его люблю тоже для себя и помнить его буду тоже только для себя. Только вот счастливой я без него даже для себя не буду. Просто свобода и любовь — это вещи совместимые. Я была любима и любила сама. И при этом была свободна. А теперь у меня та же свобода: я люблю его, он — я знаю — любит меня, но вместе быть мы никогда не сможем.

— Видитесь?

— Нет. Глупо жить прошлым. Я ответила на твой вопрос?

Макаренко покосился на девушку. Она по-прежнему смотрела в одну точку, нижняя губа слегка закушена…

«Еще пару таких вопросов, — подумал Макаренко, — и тебя попросят остановить машину. Или без просьбы выскочат на полном ходу. Стоит ли портить вечер?»

— Вполне, — ответил

он.

Вдали над одинаковыми как пчелиные соты пятиэтажками показалась характерная крыша здания, смахивающая на причудливой формы острие широкого многоуровневого гарпуна.

Лицо Алены мгновенно изменилось. Куда подевалась опытная женщина, минуту назад жестко и жестоко рассуждающая о любви? Рядом с Макаренко снова сидела милая кошечка, полными восторга глазами глядящая на мир.

— Так мы едем в «Пагоду»?

— Угу, — кивнул Макаренко, сворачивая на прямую, словно стрела, дорогу, ведущую к клубу.

На этой дороге кратеры отсутствовали. Как отсутствовал даже намек на снег или лед. Дорога напоминала автобан, по которому — эх! на «феррари» бы прокатиться. Или, на худой конец, на «ягуаре». Н-да…

И вдруг его озарило:

«Так вот оно, необычное! Если вдуматься, с какой это радости местным нуворишам в обычном провинциальном городе наворачивать эдакий дорогостоящий проект столичных масштабов? Пятиэтажный ночной клуб… Таких в Москве-то не сразу сыщешь. Жемчужное зерно в куче навоза. Так-так… Надо исследовать сие заведение на предмет причастности к подземному заводу. Итак, гражданин следователь, совмещаем приятное с полезным».

Он покосился на сидящую рядом Алену.

«Вернее, надеюсь, приятное… С едва ли полезным для здоровья».

Часть третья

Убить дракона

— Ну это… Лаборатория у нас там. А что, Стас тебе не говорил?

Александра опустила «Узи».

— Я же здесь каждый шуруп знаю. Что за лаборатория такая? Показать сможешь?

Качок посмотрел на труп шефа и нерешительно пожал плечами.

— Ну, Афанасий-то это самое… Значит, насчет этого надо у Стаса спросить…

Александра выразительно качнула стволом автомата.

— Со Стасом все. Спекся твой Стас. Слили его вглухую, как и твоего Афанасия. Так что теперь я здесь для тебя царь, бог и вор в законе. Возражения, Вася?

Вася покосился на автомат и возражать не осмелился.

— Ну ладно, пошли, — прогудел он. — Жмуров-то что, с собой переть будем? До лаборатории по подземному ходу еще с километр пешком тащиться.

— Ладно, бес с ними, — сказала Александра. Ее ноздри хищно раздувались, как у пантеры, учуявшей добычу. — Веди. Давайте оба вперед.

— Да ты никак нас конвоировать собралась? — поднял бровь Витек.

Александра хмыкнула.

— Знаешь, Витя, как-то мне спокойней, когда я вижу твою спину, а не наоборот.

Витек усмехнулся в ответ.

— Так наоборот-то ты как раз и не видела. Опасаешься? Потому и в спину смотреть спокойней?

— Опасаюсь? Я? — скривилась Александра. — Просто подозреваю, что зрелище будет скучным, обыденным и малопривлекательным, как и его хозяин. Давай шагай, остряк самоучка. Да под ноги смотри, а то споткнешься ненароком и наоборотом своим в пол воткнешься…

* * *

Поезд дернулся в последний раз и остановился. Стас открыл глаза.

Унылый вагон электрички, потертые скамейки, изуродованные надписями и перочинными ножами, пассажиры вагона, плотным косяком враскачку бредущие к выходу, перрон за окном…