Яновский Юрий. Собрание сочинений. Том 3
Шрифт:
— Он вам ничего не открыл?
— Некоторые данные я получил. Необходимы очные ставки. В этом затруднение…
— Если дело терпит, мы спрячем предателя поближе к передовой, подождем, пока фронт перекатится через него, и тогда представим его по назначению.
— Жалко, что нельзя вызвать самолет, — говорит связной, — мне никак не улыбается длительное пребывание наедине с Яшкой.
— Осторожнее, — говорит секретарь, — вы чуть не придавили рамкой пчелу. Это не положено. Такая крошечная жизнь, а сколько в ней содержится пчелиных инстинктов, вкусов, привычек!
— Если бы не этот Яшка, пошел бы я теперь, товарищ Федор, — мечтательно ведет нить своей мысли связной, — прямо через фронт, встретился со своими, отчитался по командировке, съездил бы в Москву…
— Да, завидная перспектива, — замечает секретарь, осторожно ставя рамку и беря другую, — только Яшка здесь ни при чем… Сегодня ночью мы, это, получили шифровку, где среди наших местных дел упомянута и ваша персона… Осторожно, не расстраивайтесь, дайте сюда рамку… Да, молодой человек, вам надлежит оставить Яшку нам и явиться в местечко К., севернее Чернигова, не позже чем через три дня быть на месте, ждать пакета… Устраивает? — шутя заканчивает секретарь.
Связной молчит.
— Позвольте, — прорывается у него, — да как это я за три дня доберусь? Километров семьсот… Самолета у меня нет, крыльев тоже…
— Зато имеются добрые люди, — вставляет секретарь, склоняясь над ульем, ставя на место рамку, закрывая холстом и крышкой улей.
— Пешком идти — туда и в две недели не доберешься, — размышляет вслух связной, — поезд — штука ненадежная, на больших станциях возможны всякие столкновения… Взять автомобиль? Снова придется под гитлеровца работать. И опять-таки возможны задержки… Нет, три дня — срок явно не реальный…
— Если добрые люди не помогут, — со значением снова произносит секретарь обкома и, откровенно улыбаясь, смотрит на связного.
— Может, захватить самолет? — мечтает связной. — Это дело теоретически возможное. Конечно, шуму будет очень много…
— С таким шумом вам и прибывать туда не стоит, — подсказывает собеседник, — вы же не знаете, какое предстоит вам там поручение.
— Да, — задумывается связной, — придется выходить из положения… В моем деле точность не последнее качество… Поднатужусь и явлюсь, товарищ Федор!..
— Правильно, — отвечает секретарь, обняв связного и идя с ним к шалашу, — если вы прислушаетесь к советам добрых людей…
— Простите, вы уже в третий раз произносите эти слова… Что вы имеете в виду?
— А вот сейчас сюда явится человечек… Да, да, вы правы — в нашем деле точность первейшее дело: он уже явился!
Им навстречу от шалаша идет человек в одежде паровозного машиниста, с жестяным сундучком в руке. Он как бы зашел сюда по пути на свою смену.
— Привет, Захарович, — сердечно говорит секретарь, — вот тебе наш гость, будьте знакомы…
Связной и Захарович здороваются, в то же время изучающе осматривают друг друга.
— Как дела? Все предусмотрели?
Машинист —
— Сделали, что могли, товарищ Федор…
— Не что могли, а что надо было сделать!
— Да так оно и получилось, — невозмутимо отвечает машинист.
— Мы вас решили отправить на паровозе, — говорит связному секретарь, — сообщение будет быстрее, лишние встречи избегнуты. У нас в депо везде свои люди, работники подполья: вот до Киева повезет на паровозе Захарович, в Киеве передаст другому — там тоже наши… В двое суток будете на месте, как считаешь, Захарович?
— Раз приказано, значит, будет.
— Вот это ответ железнодорожника! Надо только передать по вашей путевой державе, чтобы в пути не клеили к вагонам твоего поезда магнитных мин и прочих сюрпризов… Лишняя задержка.
— Это предусмотрено, — серьезно докладывает Захарович, — поехал Грицько по линии. Вы сказали, что очень важное поручение.
— Правильно поняли! Поставлю вопрос на заседании обкома о вынесении справедливой оценки… Но только после того как получим подтверждение, что "груз" благополучно прибыл на место…
— Это уж как водится, товарищ Федор, — смиренно говорит Захарович, — у вас копейкой не попользуешься! Не нравится мне, откровенно говоря, одно в этом деле: ваш вид, товарищ Федор. Как член пленума еще мирного обкома, я вынужден поставить ваш вид вам на вид. Хотя бы вы поберегли здоровье, Федор Тимофеевич!.. Душа разрывается, когда вижу ваши худые щеки… Давайте вам крови перельем, что ли… Неужели наука бессильна в таком деле?..
— Тише, тише, расходился паровоз! Твой будущий пассажир просит слова… Прости, твой будущий кочегар…
— Какое уж мое слово, — взволнованно говорит связной, — когда слов-то нет… Не благодарю вас, товарищи, так как знаю, что это ваш долг… Но и я свой долг выполню во что бы то ни стало! И больше всего в жизни я мечтаю снова встретить вас, Федор Тимофеевич, после войны! Обнять вас, вот так, от всей души!..
Лес на севере Черниговщины. Лагерь партизанского соединения товарища К., рейдующего по тылам врага, на дневке.
Под большой раскидистой елью стоит венгерская санитарная машина, возле нее на пне сидит "машинистка" с усами, в лохматой шапке с красной лентой и стучит по клавишам машинки, стоящей на ящике.
Солнечные пятна, торжественная тишина. Только стучит, как дятел, машинка. И отовсюду, как из трудолюбивого улья, доходит дыхание лагеря.
Из машины выходит командир — товарищ К. Это очень пожилой человек, старик сугубо крестьянской внешности — по одежде, по неторопливым уверенным движениям, по лукавинке в слегка раскосых глазах, по крестьянской бородке и по чудовищных размеров самокрутке, вмещающей горсть махорки и свернутой из четверти газетного листа. В руке — плетка, на голове — островерхая шапка. Крестьянский плащ — "серяк" закрывает оружие, имеющее быть на поясе, а также правительственные награды на груди.