Янтарные слезы Феникса

Мозговая Екатерина

— Давай же.

То ли понукания вышли убедительными, то ли воздушная волна весомым довеском к просьбе, то ли каменная плита сжалилась, но проход таки открылся. Не стала мешкать и мышкой юркнула в образовавшуюся щель, чтобы через мгновение замерить на месте, опустить заготовленные для защиты руки и жалобно простонать:

— Шисс… нет…

Огнезмей лежал на своем каменном ложе, прикрыв малиновые очи, и едва заметно дышал. А в боку зияла огромная рана, с краями рваными, слегка отсвечивающими алым сиянием. И это плохо. Очень, очень плохо. Причем, даже не само

ранение, а сияние. Его ведь покидает магия. И судя по потухшему и помутневшему окрасу чешуи, проистекает сей процесс уже давно. И когда завершится, тогда уже хлынет кровь. Магические животные живут по своим законам и умирают тоже…

Рядом я оказалось за секунду, обхватила ладонями морду огромной ящерицы и, прислонившись к его лбу своим, в отчаянии выдохнула:

— Потерпи, огненный. Я что-нибудь придумаю. Непременно придумаю.

Пообещала и залилась слезами, на самом деле не представляя, что можно предпринять. Я не целитель, и уж тем более не маг-ветеринар. А действовать нужно быстро.

Шисс вымученно открыл глаза и сфокусировав на мне два тоненьких горизонтальных зрачка, печально прошипел:

— Огневыс-с-с. Она с-с-сабрала их вс-с-се. Я пыталс-с-ся помеш-ш-шатьс-с-с. Но…

— Тсс, помолчи. Не трать силы, — гладя выпученные надбровные дуги и шипастый нарост на носу, уговаривала я змея. — Огневы-огневы, ну и подумаешь. Наделаешь новые. Нам бы только придумать, как тебя подлатать…

— Пос-с-сно, — печально ответил Шисс, прикрывая глаза. — Уходис-с-с, с-с-сдесь опас-с-сно.

Ничего не ответила, лишь головой замахала неистово и потянулась к застежке на шее, с камушком, который сейчас буквально раскалился, почувствовав близость создателя.

Извлекая на свет огневу, примостила ее на массивной огнезмеевской шее, и накрыла ладонями, концентрируясь на своей огненной сути.

— Этогос-с-с мало, Ли… Охс-с-с… — начал уверенно магический змей, но затих, наблюдая, как руки мои становятся пламенем.

— Ничего, одного огненного упрямца я уже к жизни возвернула, так что опыт имеется, — выдала наигранно самоуверенно, осознавая, что питать огневу для Феникса и для столь увесистого и масштабного пациента, вещи вообще-то разные. Все равно, что сравнить дырочку в рубашке с проемом в стене. Однако вслух добавила пренебрежительное: — Плевое дело.

Шисс, вопреки своему состоянию, иронию оценил и даже попытался шипяще рассмеяться, пока смех не перешел в кашель, а оный в стон.

— Смирно лежи. После нахохочешься, — посоветовала строго, непроизвольно приваливаясь к огненному шулеру.

Сил становилось все меньше. Я и предположить не могла, что алый камушек потянет из меня энергию, будто рыболовная сеть из моря невезучий косяк рыбы — весь и разом.

Руки тряслись. Зубы дрожали. Лицо покрыла испарина. А глаза перестали различать краски. Предел оказался так близок, что засвербевшие пятки, словно наяву ощутили край пропасти.

Почувствовал это и раненный хозяин пещеры. Попытался дернуться, и возмущенно прошипел, не оценив этакой самоотверженности с моей стороны:

— Перес-с-стань, глупая. Тебе ещ-щ-ще жить и жить.

— Ничего, —

едва размыкая челюсти, просипела я.

Осталось совсем чуть-чуть. Мы с огневой стали единым целым, слились в нечто замысловатое и неподвластное логике. Я ощущала Шисса не как огненного змея, а как художник картину, в центре коей красовалось пятно, которое следовало безжалостно стереть, возвращая целостность и гармонию рисунку.

И неважно, что кисть слишком тонка, а красок почти не осталось…

— В конце концов, если огненная стихия выгорит, то андрогины заполучив попорченного универсала, подавятся своими планами, — ответила безмятежно, когда кропотливая и выжавшая меня, будто ягоду работа завершилась.

Вышло. Рыхт подери этот сошедший сума мир, и отдельно того кто сотворил с Шиссом такое, получилось.

Осознав сие, отдернула руки от горячей теперь шеи спасенного и привалилась к нему уже всем весом, не боясь потревожить пропоротый бок. Дыры в нем больше не наблюдалось. Не такой уж и плохой из меня вышел "кирпичеукладчик".

Несколько минут лежали молча. Огненный пройдоха шокировано, я измученно улыбаясь. И лишь когда упадок сил вознамерился накрыть с головой, и я стала заваливаться навзничь, змей подпер меня нежно хвостом и изумленно подметил:

— Я бы с-с-сказал с-с-спасибо, но… За такое не благодарятс-с-с, плата должнас-с-с быть с-с-соразмерной.

— Не переживай… — ответила слегка заглатывая слова, будто бы вместо воды, — рассчитаешься. И уж поверь, скромничать я не стану…

* * *

Салисен добираясь до дверей своей опочивальни, трижды подбил головой канделябры, спихнул вазон с цветами и налетел на и вовсе безвинный стул, выставленный в коридоре исключительно ради жильцовского же комфорта. Ну, вдруг кому-нибудь вздумается присесть, до номера не доползя? А может и прилечь…

Мысль выдалась соблазнительной, однако вредный предмет мебели, как и все здесь пышущий роскошью, громко рухнул. Еще и ножки, все четыре, эдак жалостливо вверх задрал. Дескать, не обессудьте, а в кроватке все ж удобней.

— Не очень-то и хотелось… — заплетающимся языком, что тот заяц от погони, выдавил рарх и махнул на него рукой.

Тем более, здесь и софа имеется…

Да и пол в принципе подойдет. Ковер опять же помпезно серебристо-бирюзового колеру, мягонький, ворсистый, того и гляди в нос забьется.

Но на ковре неприлично. Тем более принцу. Тем более с дипломатической, чтоб ее низшие демоны, прямо так, без специй и приправ пожрали, миссией.

Парень все же открыл дверь. Сам. Без помощи незримой и неслышной, но следующей практически повсюду охраны. Еще и отмахнулся от нее потоком силы, чтоб, значит, за дверь носы свои беспристрастные не совала. Он и сам как-нибудь раздеться способен.

Или нет? К чему вообще эти условности?

Бунтарский настрой низвергнуть все житейские привычки, вбитые в голову, что матушкой, что гувернерами, занял мысли Салисена так тесно, что, казалось бы, до вожделенной постели он дошел на автомате. Не помешали ни темнота, ни состояние.